Самая темная ночь - Дженнифер Робсон

Она протянула наполненные емкости женщинам в вагоне, но у нее просили еще. Увидев пустые чашки и отчаяние на лицах, Нина снова подошла к солдату, смиренно опустив голову:

– Mehr, bitte.[65]

Солдат кивнул, и она кинулась к фонтанчику. Успела сделать еще несколько глотков, пока наполнялись чашки, побежала к вагону, а когда обернулась и хотела попросить разрешения набрать воды в третий раз, между ней и фонтанчиком уже стоял другой солдат. Он покачал головой, а поверх его плеча Нина увидела еще охранников, нацеливших ружья на нее и на двух женщин, тоже носивших воду. Раздача воды закончилась.

Нина влезла обратно в вагон, ободрав ноги о неструганые доски настила. Двери захлопнулись, поезд тронулся с места, засвистел ветер, врываясь в щели, и она почувствовала, что ей холодно – холоднее, чем раньше, – а, оглядев себя, обнаружила, что одежда на груди и оба рукава у нее мокрые.

– Дайте чашку! – обратилась Нина к женщинам, стоявшим рядом, и те сразу поняли, что она собирается сделать.

Нина тщательно выжала ткань одежды на груди и подоле, стараясь не потерять ни одной драгоценной капли, затем вытащила руки из рукавов, и другие выжали ее рукава досуха. Они отступились, только когда последняя капля упала с грязной ткани, и забормотали слова благодарности, которые пролились бальзамом на ее отчаявшееся сердце.

Ей досталось больше воды, чем остальным, но жажда никуда не исчезла. Жажда по-прежнему мучила ее, изнуряла, опустошала, иссушала. Превращала в тонкий, хрупкий клочок бумаги, кем-то смятый в кулаке и брошенный под ноги прохожим.

* * *

Медленно миновал еще один день, прежде чем поезд опять остановился.

Было темно. Нина держалась на ногах только потому, что некуда было упасть. Снаружи – вдалеке, где-то в ночи – раздавался металлический скрежет, сердито переговаривались мужчины, и звучал несмолкаемым стаккато лай всполошенных собак.

Но двери вагона оставались закрытыми.

Поезд дернулся вперед и снова замер.

Дернулся вперед и замер.

Дернулся. Замер.

На несколько мгновений воцарилась тишина, зыбкая и напряженная, а потом мир взорвался звуками – лай собак, крики мужчин на незнакомых языках и причитания женщин вокруг в вагоне.

Двери открылись; из темноты ударили слепящие лучи света. Нина прикрыла глаза рукой. Теперь главное было не упасть из поезда. Она, мучительно моргая, посмотрела вниз – на самый край вагонного настила охранники положили тяжелый брус, второй конец которого исчезал в темном брезентовом кузове огромного грузовика, стоявшего метрах в двух от поезда.

– Raus! Raus! Schnell![66]

Немцы хотели, чтобы она прошла по этому брусу в грузовик, но Нина ничего не различала перед собой в слепящем свете, не видела, куда ступать, и даже представить себе боялась, что будет, если она упадет. Но сзади напирали другие женщины, которым не терпелось вырваться из вагона, и тогда она все-таки ступила в бездну. Каким-то чудом ей удалось преодолеть самодельный мост. Она не упала.

Грузовики привезли их к огромному пустому строению, похожему на ангар, в котором металось эхо. Одна за другой машины выгружали пассажиров и отъезжали. Когда в ангар завели последнюю группу пленных, охранники захлопнули двери и задвинули засовы.

Воды им так никто и не принес.

Под ногами у Нины был холодный и грязный бетон, но стоять она больше не могла – осела на пол, сгорбилась, обхватив руками колени, и постаралась совладать со страхом перед тем, что должно было случиться дальше.

Пока все терпимо, убеждала Нина себя. Она сумеет выжить.

Только бы кто-нибудь принес воды…

Бледный рассеянный свет занимавшейся зари начал проникать сквозь высокие зарешеченные окна, постепенно очерчивая людей вокруг нее золотистым контуром. Летели секунды, отмеряемые ударами сердца.

Нина погрузилась в полудрему, ей мерещился питьевой фонтанчик у заброшенного дома на голой равнине.

И тут двери опять открылись. Вошли шестеро мужчин. Каждый тащил большую бадью, и все были одеты в полосатую униформу. Нине показалось, что выглядят они, как персонажи какой-нибудь комедии, но когда один из шестерых приблизился к ней, воспоминания о веселых фильмах улетучились. Мужчина был чудовищно худым – скелет, а не живой человек, – и двигался он так, будто каждый шаг причинял ему страдание.

– Toilette, – тихо сказал заключенный и повторил по-итальянски: – Туалет.

Хоть кто-то здесь говорит на ее языке… Люди столпились вокруг остальных мужчин в полосатой форме, шепотом задавали вопросы, с опаской косясь на охранников, стоявших у открытых дверей ангара. Скупые ответы передавались из уст в уста, приливной волной катились по толпе.

Выяснилось, что они находятся в Польше. Это место называется Биркенау. Воду и еду им принесут позже. Потом.

– После чего? – спросил кто-то.

Оказалось, после отбора. Будут отбирать людей, пригодных для работы. Чтобы пройти отбор, нужно быть сильным, здоровым и молодым.

Родители Нины не были ни сильными, ни здоровыми, ни молодыми.

– А что будет с теми, кто непригоден?

Вопрос задала та самая девушка-подросток, которую Нина встретила первой в лагере под Больцано. Уже тогда было ясно, что под маской этой показной деловитости и суровости скрывается одинокий, напуганный ребенок.

– От них избавятся, – ответил мужчина в полосатой униформе и отвел глаза.

«Избавятся. Уничтожат. Ликвидируют», – мелькнуло в голове у Нины.

– Отправят в другое место? – уточнила девочка дрогнувшим голосом.

Мужчина покачал головой. И резко провел пальцем по своей шее.

Нина успела подхватить девочку, когда та пошатнулась. Нужно было ее как-то успокоить, но для начала совладать с собственным страхом, унять свою боль, сказать себе: «У тебя еще будет время для скорби и гнева. Сейчас ты должна помнить о том, что нужно продолжать жить».

– Я Нина. А тебя как зовут?

– Сте… Стелла Донати.

– Я помню тебя. Ты встретила меня в Больцано, в самый первый день. Если бы не ты, у меня украли бы ботинки.

– Я, кажется, была не слишком приветлива. П-прости.

– Ты вела себя очень осторожно. Так и надо.

– Они сначала арестовали моих родителей. Я пряталась в квартире, но мне пришлось выйти, чтобы купить еды, и тогда… тогда…

– Я понимаю.

– Я даже не знаю, куда они увезли моих маму и папу… Куда? – Стелла заплакала.

А Нина не нашлась, что ей сказать. Как ответить на вопрос, если она сама не в силах вынести изреченную правду?

Вместо этого Нина дала девочке обещание:

– Я тоже осталась одна и буду твоим другом.

Стелла, кивнув, обняла ее тонкими руками:

– В моем вагоне были мертвые женщины. Одна из них простояла рядом со мной почти всю дорогу. Сначала она все время плакала и выла. Мне так хотелось, чтобы она замолчала, чтобы просто перестала так громко выть. И