Изгнанник - Жюльетта Бенцони

В первый раз мадам де Вобадон решилась подать свой голос, который оказался приятным и в котором слышались музыкальные интонации.

– В этом не было бы вопроса. Если будет принят закон против эмигрантов, то мы рискуем потерять все наши богатства. С другой стороны, – добавила она с улыбкой, – я не могу сказать, что мысль о свободных временах мне неприятна. Мой дом в Байо прекрасен, почти так же, как ваш Тринадцать Ветров… который, как говорят, мадам Тремэн больше не хочет покидать.

Очевидно, трогательное беспокойство о нем этих дам имело еще одну причину: любопытство и, как его естественное продолжение, неистребимое влечение к сплетням. Улыбка Гийома сделалась сардонической:

– Моя жена будет тронута вашим вниманием. Но она очень много пережила этой зимой, когда никто не знал, где я и что со мной. Поэтому ей нужен отдых…

– Надеюсь, не навечно? – рассмеялась Жанна дю Меснильдо. – Послушайте, Гийом, не принимайте нас за дурочек Ее отношение к вам является главной темой для разговоров в каждом доме в Валони, наравне с удручающим известии о прибытии этого Бешереля, «конституционного» епископа, который осмелился посягнуть на епископский трон в Кутансе. Что касается меня, то я ваш друг уже с очень давних пор, и поэтому могу вам сказать совершенно откровенно, что я думаю по этому поводу: в тот день, когда вы взяли в жены дочь Рауля де Нервиля, вдову старого Уазкура, вы совершили самую большую глупость в своей жизни.

– У меня двое детей, которых я люблю, мадам. Их существования достаточно для того, чтобы оправдать даже преступление: Попросите ваших друзей больше не беспокоиться о моей супруге. Она слишком много страдала, и не нужно больше ее тревожить! И я никому не позволю говорить о ней плохо! Если кто-нибудь и виноват, то это только я… и я рассчитываю на ваше дружеское расположение, чтобы вы судили о ней по справедливости!

Гораздо более миролюбиво и откровенно он сказал об этом и Розе, которая как вихрь примчалась верхом в то же самое утро. Она побывала накануне в Тринадцати Ветрах, но и ей не удалось повидать Агнес. По словам Клеманс Белек, Агнес больше не выходит из своей комнаты, и только камеристке и кухарке позволялось входить туда в строго определенные часы. Если она и вставала с постели, то лишь для того, чтобы перебраться в кресло, где она проводила часы, сидя неподвижна и держа кончиками пальцев книгу, которую она не читала, а разглядывала пейзаж за окном.

– Это нужно прекратить! – воскликнула супруга Феликса. – Она может сойти с ума! Я не говорю об Элизабет, которую, конечно, сама смогу воспитать, ведь она о ней больше не вспоминает, но происходит нечто более ужасное: она больше не хочет видеть даже малышку Адама!

– Моя дорогая Роза, я вам уже сказал, что во всем виноват я. Когда меня привезли сюда, она примчалась немедленно, несмотря на запрет Пьера Аннеброна: я бредил и не хотел, чтобы она это слышала. Я ведь звал не ее…

– Да, я знаю об этом… но в последний раз, когда я говорила с ней, ваши предположения обрели бы смысл. Она была безмятежна, и казалось, сомнения вот-вот покинут ее. А теперь?

– Что я могу вам сказать? Если бы я мог опять увидеть ее! Но я прикован к постели, наполовину разбит, как фрегат, потерпевший кораблекрушение рядом с рифами, на которые он наскочил…

– Напишите ей!… Да, а кстати, ваша Клеманс передала мне записочку для нашего дорогого доктора. Я не знаю точно, что там написано, но она его просит приехать в Тринадцать Ветров как-нибудь вечером и как можно позже, как будто бы он заехал по пути от какого-нибудь больного из Ла Пернеля…

– Если Агнес отказывается кого-либо видеть, она его тоже не примет.

– Послушайте, Гийом! Ваша Клеманс – одна из самых хитрых женщин, которых я знаю! Когда вернется Аннеброн, передайте ему ее послание, и вы сами увидите, что произойдет! А на будущее мы посмотрим! Ну, выздоравливайте!

Вытащив из кармана своей амазонки маленькую записку, она сунула ее в руку Тремэна, дружелюбно потрепала его шевелюру, поправила свою коротенькую черную накидку и ушла.

Вернувшись из форта в Огю, где у него всегда было много дел, связанных с лечением ревматизма у старых инвалидов, которые в настоящее время являлись почти единственными обитателями этих военных укреплений, Пьер прочитал записку, скомкал ее и ловко сунул к себе в карман. Он объявил, что сегодня же вечером едет в Тринадцать Ветров, но больше ничего пояснять не стал. Гийом одобрил его молчание, но ему не понравилось, как медленно ползли вверх по лбу брови доктора, когда он читал записку. Он не стал просить доктора передать что-нибудь на словах, хотя мог бы доверить ему многое как другу.

Было уже почти десять, когда доктор приехал в усадьбу. На конюшне все было тихо. В доме свет виднелся только на кухне и в окнах Агнес. Доктор Аннеброн направился к подъезду, не пытаясь при этом скрыть свой приезд. Наоборот, он громко стучал в дверь, а также громко кричал, чтобы ему поскорей открыли; его мощный голос раздавался в ночи громким эхом, он выражал сожаление по поводу своего столь позднего визита, но ему надо видеть мадам Тремэн немедленно: она еще не спала, так как в ее комнате виден был свет.

Голос Клеманс, который почти заглушил его собственный, выражал недоумение, впрочем, конечно притворное: неужели месье Гийому стало хуже?

– Нет, но то, что я намереваюсь ей сказать, не менее важно! Проводите меня, пожалуйста, к ней, Клеманс!

Вооруженные подсвечниками, они погрузились в сумерки дома, поднялись по парадной лестнице. Клеманс шла впереди, и ее высокий чепец отбрасывал на стены странную тень, делавшую ее похожей на волшебницу из детских сказок. Возле одной из дверей на полу была заметна узкая полоска света. Остановившись, она тихонечко поскреблась: – Мадам!.. Это доктор Аннеброн! Он просит извинить его за столь поздний визит, но ему нужно поговорить с вами!

– Нет!.. Нет!.. Я очень устала!.. Попросите его извинить меня!.. Я не могу… видеть его сейчас.

Голос ее был очень странным, пожалуй, более низким, чем обычно, и запинающимся. Доктор и кухарка переглянулись. Теперь он взял слово:

– Сожалею, мадам Тремэн, но я вынужден настаивать! Мне необходимо увидеть вас! Дело исключительной важности.

– Нет! Нет!.. Я… прошу вас… дайте мне отдохнуть! Я… я… хочу спать…

– Вы потом поспите! Я не надолго! Откройте! Я не могу уехать, не повидав вас.

– Если вы хотите… что-нибудь сказать, говорите!.. А потом… уходите!

– И не рассчитывайте на это!.. То, что я должен сказать вам, нельзя кричать на весь дом!

– Тогда… приходите… завтра! Спокойной ночи! Подобное упорство с ее стороны, о причине которого он уже, разумеется, догадался, внезапно рассердило его. Сильным ударом кулака Аннеброн стукнул по лакированной поверхности дубовой двери:

– Мадам Тремэн, знаете ли вы, что я наполовину шотландец, а это значит, что в пять или шесть раз упрямее любого нормандца? Либо вы открываете, либо, я вас уверяю, я разнесу эту дверь!

– Вы сошли с ума!.. Вы… не сможете… это сделать… – Хотите пари? Считаю до трех! Один… два…