Возвращение - Дзиро Осараги

Ему нечего было бояться. Это Тацудзо Оки дрожал и был в ужасе, ибо его приучило к этому японское общество. Он никогда не смог бы обрести в нём свой теперешний авторитет, если бы не стремился добиться одобрения со стороны других и утвердиться в глазах общественности. Кёго поднял голову. Жизнь скитальца настолько закалила его, что ему некого было бояться, кроме самого себя. Но сейчас он был в замешательстве, ибо его одиночество было под угрозой. Была Томоко. Была Сэцуко. Он хотел бы остаться один, но он не мог не учитывать, что он оказывает влияние на жизни других. Его мощные крылья ослабли, и это случилось только потому, что он вернулся в Японию.

Он взглянул на Тацудзо Оки, который пытался сохранить своё достоинство, и ему показалось, что перед ним сидит маленький истощённый человек, заслуживающий сочувствия, хотя, в действительности, это был Кёго, который был вынужден отступить.

— Я поступлю, как вы предлагаете, — сказал он мягко. — Но сначала я должен спросить мнение её матери. Она единственная является настоящим родителем Томоко. Ни вы, ни я не заслуживаем этого звания, и мы не можем пренебрегать её чувствами. Вы согласны, господин Оки?

Оки ничего не ответил. Чувство превосходства, которое он пытался сохранять до этого момента, разрушилось под пристальным взглядом Кёго, и его лицо приобрело потрясающе трусливый и рассеянный вид. Он не был готов к подобному обороту беседы, ибо собирался только нападать на Кёго в тех местах, где он был уязвим. Кёго догадался, что Оки затеял всё это только для того, чтобы спасти своё лицо, и сейчас он больше всего боялся за свою ничтожную репутацию.

Когда Кёго вышел из здания газеты, было уже темно, и ночь окрасила улицу в свои цвета. Спустился туман, делая очертания растущих вдоль тротуара деревьев менее чёткими и образуя тёмные пятна в неосвещённых местах.

Кёго шёл по узким переулкам в направлении центральной улицы Гиндза, и окружающую тишину нарушали только звуки его шагов по разбитому тротуару. Как и в ту ночь в Киото, когда, проводив Томоко, он возвращался домой, он испытывал неотвязное ощущение, что она идёт рядом с ним, мягкая и тёплая. Нет, в этот раз не только Томоко. Сэцуко шла рядом в эту ночь, конечно, молодая Сэцуко, которая была его женой так много лет тому назад.

Когда он обернулся, они обе, естественно, исчезли. Но знакомая фигура Томоко, её плечи и груди были настолько реальными, что её исчезновение казалось невероятным. Впереди через перекрёсток прогрохотал трамвай, окна которого сквозь туман испускали странный красный свет. Он внезапно появился и тут же исчез, почему-то вызвав у Кёго ассоциацию с его нынешней одинокой жизнью.

Кёго пытался вызвать у себя чувство ненависти к Тацудзо Оки, но не смог. Жалкое маленькое существо! И вот такой тип японцев будет процветать в новой Японии.

Прохожих становилось всё больше, и приходилось быть внимательным, чтобы не столкнуться с ними на узком тротуаре. Люди, люди, люди! «Несчётное множество людей», — думал Кёго. Он свернул в боковую улочку, чтобы избежать их, и увидел вывеску бара у входа в подземный этаж большого здания. Без малейшего колебания он спустился вниз по лестнице и вошёл в помещение, где никого не было, кроме молоденькой девушки за стойкой бара.

— Виски, — заказал он и затем заметил телефон. — У вас есть телефонная книга?

— Есть, — сказала она и, достав её из-под прилавка, положила перед Кёго.

Он пролистал страницы и нашёл номер Тацудзо Оки. Он должен быть ещё в газете на своём круглом столе, и если Томоко дома, он может позвать её. Девушка показала ему, как набирать номер.

— Алло! — В трубке послышался слабый женский голос. Он узнал голос Сэцуко, и его лицо напряглось.

— Томоко дома? Это из редакции… меня зовут Оно. Нельзя ли позвать её?

Трубка замолчала, и Кёго почувствовал, что он покрывается потом. Её голос не изменился! Он почувствовал, как сдавило ему грудь.

Голос Томоко был плохо слышен, так как на линии было много помех.

— Алло. Говорит Томоко… С кем я говорю?

— Это я. Ты знаешь, кто я? — спокойно сказал Кёго. — Это я.

Ответа не последовало, но через трубку можно было ощутить шок, который она испытала. Она продолжала молчать.

— Я должен кое о чём спросить тебя. Господин Оки не знает о твоей поездке в Киото, это правда?

Казалось, что Томоко заставляла себя говорить.

— Это правда. — Как видно, её мать стояла рядом.

— Всё как прежде? Дома ничего не случилось? Всё идёт как обычно?

— Да, особо ничего.

— Тогда хорошо, — сказал Кёго глухим голосом. — Я боялся, что у тебя могут быть неприятности. Я волновался и поэтому позвонил. Это всё. Если ничего не произошло, то я доволен. Я оказался в Токио на короткое время и сейчас возвращаюсь.

Томоко молчала.

— Помни, о чём мы говорили в Киото. У меня всё хорошо, я здоров… Спокойной ночи.

Кёго повесил трубку. Девушка за стойкой бара смотрела на него смеющимися глазами. Её лицо было ещё очень молодо.

— В чём дело? — строгим голосом спросил он.

— Обошлось недёшево, не так ли? — облокотившись на прилавок, спросила она вульгарным смеющимся голосом.

— Сейчас звонили, наверное, ей?

— Да ей.

— Надо расплачиваться.

— Наверное.

— Вы возили её с собой в Киото. Это недёшево. Возьмите меня с собой в следующий раз. Я вас хорошо обслужу.

Казалось, что это была единственная мысль в её голове, и она повторила её ещё раз.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать один. — Она рассмеялась. — А на самом деле, восемнадцать. Двадцать один — это, если считать по-японски.

Кёго залпом выпил виски, поднялся по лестнице и вышел на улицу. Он был абсолютно трезвым, но ему хотелось напиться. Он был в полной растерянности. Ему было жалко всех живущих людей, включая эту девушку в баре, настолько жалко, что он не мог перенести этого. Будучи за границей, он установил для себя цену человеческих существ и установил её так низко, что уже ничему не удивлялся. «Таковы люди», — говорил он себе, и ему не было нужды ни ненавидеть, ни жалеть. Он был безразличный наблюдатель и всеми силами охранял этот свой статус. Но почему его охватило чувство, что эти проигравшие войну солдаты, которых он видел в Малакке, вдруг оказались здесь рядом с ним в боковой улочке рядом с Гиндзой? И солдатский рюкзак, оставленный висеть на дереве около каучуковой плантации, тоже был здесь. Грязный рюкзак с приколотом к нему клочком бумаги: «Соль — не грязная».

— Соль — не грязная, — сказал он невольно громко.

Кто-то из прохожих, проходя мимо, задел его и, должно быть, услышал сказанное. Кёго посмотрел на него и затем схватил его за руку с непревзойдённой радостью выпившего человека.

— Ты?..

— Да, я. — Глаза другого сверкнули. — Как ты?