Ребенок - Евгения Кайдалова

Но занять мое место Антон, разумеется, не мог – параллельные миры, в которых мы находились, не давали ему для этого шанса. Если наша ситуация и подлежала какому-либо сравнению, то я описала бы ее так: двое некогда неразлучных друзей вместе ослушались закона, после чего один из них благополучно сел в тюрьму, а другой счастливо избежал наказания. Правда, спустя какое-то время он вспомнил о своем злополучном подельнике и стал навещать его, приносить передачи, передавать вести с воли… Но свое место в мире он видел отнюдь не за решеткой, а среди важных дел, занимательных событий и интересных людей.

Меньше всего я понимала, как мне в новой обстановке следует себя держать. Каждую секунду я ощущала неловкость и униженность (а заодно и растерянность и неудобство), но демонстрировать это ни в коем случае было нельзя. Чуть позже я поняла, какую ноту следует взять в нашем общении. Антон в это время водил меня по квартире, демонстрируя ее содержимое, и у меня складывалось полное впечатление того, что впереди движется статуя Командора. Спокоен. Холоден. Уверен в себе. Выполняет свой долг, оказывая помощь пострадавшему (то бишь мне). Значит, в ответ я должна проявлять безличную вежливость в сочетании с полной нетребовательностью. И ни единого теплого дуновения не приемлет наш ледниковый период!

В результате, общаясь с Антоном, я вынуждена была ни на секунду не снимать доброжелательно-вежливую маску и взвешивать каждую сколько-нибудь значимую фразу, как если бы я была на дипломатическом приеме. А ведь раньше, с самого дня нашего знакомства, разговаривать с ним было также легко для меня, как дышать, смеяться, от радости нестись вприпрыжку… Теперь же каждый разговор за завтраком, обедом, ужином или на прогулке становился тяжелой работой: как если бы я возводила мост к незнакомому человеку.

Слава Богу, не приходилось задумываться хотя бы над технологией строительства – я всегда умела поддерживать беседу. Общих тем для разговора у нас тоже хватало, и я с удовлетворением отмечала, что мои бульдозеры, экскаваторы и подъемные краны работают исправно. Вежливая улыбка намертво прилипла к моим губам, а дипломатически корректный тон был единственным, который я себе позволяла, даже если при этом меня трясло от обиды или я готова была расплакаться от усталости. Субботы и воскресенья, когда мы с Антоном постоянно были вместе, стали для меня самым напряженным временем (вместо прежнего, самого счастливого), потому что в эти дни я буквально задыхалась в своей непробиваемо вежливой маске, не имея возможности ни на секунду с ней расстаться – точь-в-точь солдат в противогазе во время марш-броска.

Антон, казалось, не затрачивал на общение таких усилий, как я, – ведь ему не приходилось сдерживать все на свете чувства. В отношении меня их, видимо, просто не возникало, а в отношении ребенка он ограничивался легким интересом, иногда наблюдая за тем, как я делаю ему массаж или как он барахтается, проветриваясь от памперсов. И в целом проложенная нами по январскому снегу лыжня оказалась довольно удачной, и всю оставшуюся зиму мы скользили по ней, не сталкиваясь и не теряя равновесия на поворотах.

Однако в тот, первый, день я еще не могла похвастаться спортивной выдержкой, я только-только вставала на лыжи. Готовить на чужой кухне… открывать чужой холодильник… Я казалась себе бомжом, забравшимся на дачу в отсутствие хозяев. Антон не очень-то мог претендовать на роль хозяина: не ему принадлежит эта квартира, не на его деньги она и содержится. Он и сам-то не занимался своим жизнеобеспечением, а теперь к содержаниям его родителей втихомолку добавились и мы с Ильей. Вот уж точно: «Из России с любовью» – маленький подарок бюджету нашего венского торгпредства!

Прямо в ответ на мои мысли раздался междугородный звонок. Разумеется, из Австрии – наверное, любая мать на свете хоть в какой-то мере обладает телепатическими способностями! Слушая бодро-лживый рассказ Антона о том, как хорошо обстоят его дела, я поднялась и вышла из кухни. Я была бы рада если не провалиться сквозь землю, то на время выброситься в окно. Когда я вернулась, услышав, что разговор замолк, Антон продолжал стоять у телефона, крепко придавливая к рычагу трубку: он словно боялся, что из нее сейчас раздастся самый главный материнский вопрос.

Я заканчивала этот день на исходе сил. Коляску мы с собой не привезли (Антон сказал, что умрет от стыда, если я появлюсь на улице с таким допотопным экипажем, к тому же охромевшим на одно колесо), и я, пришибленная переездом, была лишена возможности хоть как-то отвести себе душу, бродя по аллеям парка. Весь день ушел на тупую рутину – обустройство нового быта, а вечером я стащила с кровати одеяло и подушку и легла на полу. Оказалось, что если лежать на одном конце одеяла, а накрываться другим, то получается нечто вроде спального мешка – тепло и довольно мягко. С этим я и заснула. Илья, имевший все права на кровать родителей Антона, возвышался надо мной, как памятник на пьедестале.

– Тебе не нужно ехать на занятия? – спросила я на следующее утро, видя, как Антон безо всякой спешки бродит по кухне и заваривает молотый кофе в кофейнике.

Он приподнял брови:

– Сегодня же воскресенье!

Для меня это слово уже почти ничего не значило – так, полузабытое понятие из прошлого. Благодаря ребенку я угодила совсем в другой мир, в тот, где календарь не был помечен светлыми днями отдыха и развлечений. Сегодняшний день оказался не похожим на предыдущие только тем, что в мою жизнь вкатилась приобретенная Антоном без моего участия новая коляска. Роскошной расцветки. Модной марки. С кучей каких-то наворотов и прибамбасов (на ручке даже висела хозяйственная сумка), но настолько же смехотворная в российских реалиях, как розовый фламинго в сибирской тайге. Колеса были маленькими и едва одолевали снег. Стенки были не слишком плотными и за милую душу пропускали любую влагу – приходилось накидывать на коляску специальный дождевик, и воздух с трудом попадал к ребенку через маленькое окошечко. Ручка находилась слишком низко (производители-китайцы не учитывали, что бывают на земле люди другого роста), и когда Антон решил прокатить Илью в новом экипаже, ему пришлось неловко сгибаться. Больше такие попытки не повторялись.

С понедельника жизнь немного вошла в свою колею. С утра Антон уехал на занятия, и я вздохнула спокойно, начиная мало-помалу осваиваться на новом месте. Когда же я почувствовала, что мой новый быт окончательно устаканился, наступила пятница. Целая неделя жизни словно растворилась, не дав мне времени опомниться, и только в последний ее день, гуляя со спящим Ильей, я смогла трезво взвесить плюсы и минусы своего нового положения.

Огромным плюсом был тот район, куда я попала. Вместо коптящих труб и унылых мостовых – картинно клонящиеся под снегом ветви кленов и чинные аллеи парка. Вокруг – ни одного испитого лица, а когда до тебя долетает чей-то разговор, то он не состоит из мата и плевков. От стоящих вдоль моего пути зданий не хочется тоскливо отводить глаза, напротив, подчас я специально останавливаюсь на них полюбоваться, и уж конечно, взгляд нигде не утыкается в беспросветные бетонные заборы. Я готова молиться даже на воздух, которым дышу, потому что с ним в легкие ребенка не летит заводская гарь.