Незаменимый вор - Александр Бачило

Неожиданно где-то вверху раздался еще более громкий звук, точно у гигантского музыкального инструмента лопнула струна. Тень от скалы вдруг тронулась с места и, удлиняясь все быстрее, заскользила через поляну.

– Что это?! – крикнул Пулат. От падения он пришел в себя и теперь с ужасом смотрел в небо.

Скала, поднимавшаяся над поляной, раскололась у самого основания и медленно клонилась, накрывая сразу и обезьян, и людей, и лошадей. Первые камни, сорвавшиеся с вершины, тяжело ударились в землю, покалечив двух обезьян и коня Вайле. Девушка в ужасе побежала прочь, сама не зная, куда. Адилхан, подхватив Пулата, бросился за ней.

Неожиданно змеистая трещина побежала по земле прямо под ноги Вайле. Земля раздалась в стороны, и все трое, не удержавшись на краю, покатились в бездонный провал. В то же мгновение небо погасло над их головами, новый удар был страшнее предыдущих – это падающая скала встретилась, наконец, с землей. Гигантская каменная масса превратила в хаос все, что еще не было разрушено землетрясением, и тут же погребла содеянное под собственной толщей...

Этот порт Христофор узнал бы сразу, даже если бы его доставили сюда с завязанными глазами. Самый звук, стоящий над городом – неумолкающий рев моторов и скрип тормозов, людской гомон и шарканье по тротуарам неисчислимых подошв, самый запах, идущий из-под земли – теплый и сладковатый аромат машинного масла – все выдавало Москву. Еще с площадки для межмирников были видны огромные, заостренные кверху, словно изъеденные небом, здания. Служащие порта вели себя подчеркнуто предупредительно (в Москве снова входила в моду вежливость), но не могли скрыть своего несколько снисходительного отношения к провинциалам, каковыми они считали жителей всего остального Параллелья.

Выйдя на улицу, экипаж межмирника «Флеш Гордон» сейчас же попал в людской поток и был вынужден двигаться вместе с ним.

– Люблю Москву! – сказал Христофор, работая локтями. – Здесь всегда получаешь новые впечатления.

Он с удовольствием вдыхал ароматы столицы, ловко уворачивался от несущихся мимо старушек, подгоняемых тяжелыми сумками на колесиках, переходил улицы, не обращая ни малейшего внимания на светофоры – словом, вел себя именно так, как полагается на улицах Москвы. Ольга и Джек Милдэм едва поспевали за ним, тем более, что графу приходилось еще тянуть за собой на поводке нюшка.

– Куда мы идем? – спросила княжна, хватая Гонзо за рукав.

– Пока не знаю, – беззаботно ответил Христофор. – Нужно пообнюхаться...

– Кому?

– Вообще-то, никому не помешает, – улыбнулся Христофор. – Но в первую очередь, конечно, нюшку.

– Зачем же мы несемся с такой скоростью?

– Если мы пойдем медленнее, нас затопчут, – сказал Гонзо. – Ты посмотри, что делается!

Посмотреть, действительно, было на что. Москва всегда оспаривала у Вавилона звание столицы смешения языков. С открытием порта Дороги Миров она превратилась также в место рекордного смешения времен. Трудно представить, как могли поместиться здесь сразу все поколения москвичей, вековые наслоения архитектуры, враждебные друг другу правительства, нравы и моды. Но они поместились. Ольга, граф, да и сам Христофор, не устававший удивляться своеобразию русской столицы, только успевали вертеть головами, повсюду замечая нечто необычное.

Конные разъезды опричников, с непременными метлами и собачьими головами у седел, неторопливо пересекали путь нэпманам в котиковых ермолках, придержавшим свои «Мерседесы» на светофоре. Офени в домотканых колпаках, застигнутые на улице угрюмым милиционером, отдавали мзду ситцем и парчой. Из парадного подъезда большого дома, выстроенного в стиле сталинского барокко, вырывался грохот дискотеки. С монументального крыльца вспорхнула стайка девушек в ядовито-горящих платьицах. Весело щебеча, кислотные девушки уселись на извозчика и в сопровождении двух усатых татарских всадников покатили на Балчуг.

Манежная площадь, как обычно, была полна народу. Любопытные толпились у фонтанов, что не мешало городским водовозам подгонять сюда же свои бочки и наполнять их водой. Чубарые приземистые коньки – знаменитые «водовозные клячи», подрагивая шкурой, будто в ознобе, косились на фонтан. Им непонятно было, зачем церителиевские вороные подставляют спины под холодную воду.

У Охотного ряда нюшок вдруг остановился, как вкопанный, а потом завертелся на месте, ловя какой-то новый запах.

– Жрать хочет, – сказал граф. – Кстати, я бы тоже чего-нибудь перехватил. Нельзя ли пойти в этот, как его... в «Славянский базар»? Или времени нет?

– Чтобы в «Славянский базар» ходить, не время нужно... – вздохнул Христофор. – Когда-нибудь я свожу вас туда на блины с икрой... а пока нам лучше питаться где-нибудь подальше от центра. В Охотном мы тоже вряд ли найдем что-нибудь подходящее. Тут только для делегатов партсъезда и депутатов Государственной Думы.

Оказалось, однако, что нюшок и не думал о еде. Равнодушно пройдя мимо дверей комбината общественного питания «Московский трактир», он еще сильнее натянул поводок и скачками понесся в направлении Лубянки. Охотникам за ифритами пришлось забыть о голоде, чтобы не отстать от своего верного проводника. На голодный желудок бежать было даже легче. Правда, не обошлось без недоразумений. У здания Госдумы охотники врезались в небольшую толпу, пикетирующую вход. Люди с белыми плакатами «Сколько можно?», «Что происходит?» и «Кто хозяин?» приняли экипаж межмирника за авангард ОМОНа и принялись отстаивать свои гражданские права кто чем может. Недоразумение быстро выяснилось, но Джеку Милдэму все же успели надеть на голову фанерный щит с бестактным вопросом «Как с деньгами?».

На Театральной снова пришлось задержаться. Площадь запрудили толпы ветеранов, собравшихся на традиционную встречу. Бойцы Первого Белорусского фронта и дружинники куликовского Засадного полка, ополченцы князя Пожарского и багратионовы уланы наперебой делились друг с другом воспоминаниями о былых походах, ругали правительство и жаловались, что пенсия мала, а кольчужка коротка. Над площадью стоял шум и крик, какой умеют производить одни ветераны.

С большим трудом охотникам удалось пробраться сквозь толпу к «Метрополю». Здесь было немного свободнее. Папиросницы от Моссельпрома лениво торговали «Винстоном» и «Мальборо», мальчишки-газетчики вразнобой выкрикивали нечто невнятное. В их устах это звучало как «Высочайший манифест Коммунистической партии» и преподносилось в качестве свежей сенсации, но ни ветераны, ни, тем более, папиросницы газет не покупали.

Нюшок шумно втягивал ноздрями воздух и рвался вперед, но на Лубянской площади вдруг замедлил бег. Казалось, им овладело сомнение. Он направился было к Политехническому музею, но на полпути стал забирать влево, пересек, увлекая за собой охотников, оживленный транспортный поток, а затем в задумчивости остановился у странноватого сооружения в центре площади, словно хотел его рассмотреть получше. Ольга и граф тоже с любопытством глядели на удивительный монумент. Москвичи разных эпох долго спорили, что должно стоять на Лубянской площади: бывший здесь некогда водоразборный фонтан или сменивший его памятник главному часовому революции, также впоследствии снесенный? Победил компромисс. В центре Лубянки теперь возвышался фонтан «Феликс Эдмундович, оплакивающий героев революции». Нюшок обошел парапет по кругу, лизнул воду и, наконец, решительно углубился в сужающееся горло Большой Лубянки.