Родной. Чужой. Любимый - Лили Орландо

Той же ночью я пришла в его комнату. Скользнула под одеяло, прижимаясь к тёплому телу.

– Алин, ты чего? – Тёмин голос со сна был хрипловатым.

– Ш-ш, – я прижала палец к его губам, а потом заменила его своими губами.

Тёмка ощутимо напрягся, не зная, как реагировать.

– Я люблю тебя, – прошептала, – и хочу быть с тобой… если позволишь.

Он думал всего пару секунд, а потом обхватил меня руками, прижимая к себе и целуя в ответ.

Ночью, когда Тёмка уснул, я выскользнула из его объятий и вернулась в свою комнату. Не хотелось смущать родителей.

Но утром, за завтраком, они как обычно переглянулись, и мама озвучила:

– Нам нужно вернуться домой, вы тут без нас справитесь?

Теперь уже переглянулись мы с Тёмой. Я покраснела, понимая, что если квартира будет в нашем полном распоряжении…

– Справимся, – улыбаясь, ответил Тёмка. И от этой его прежней улыбки защипало глаза.

Мама подошла ко мне, обняла и поцеловала в макушку:

– Вот и славно.

– У меня есть отличная новость, – оглядев нас подозрительно блестящим взглядом, сообщил папа: – Я нашёл клинику, где Тёмке вернут лицо.

Спустя два долгих года мы вернулись в Россию.

Самолёт приземлился в аэропорту Шереметьево и покатился по взлётной полосе. Я смотрела в иллюминатор, не терпелось скорее ступить на родную землю. Мне нравилось жить в Сеуле, но уж слишком чуждым он был. Да и соскучилась по родным.

– Идём? – Тёма протянул мне руку, и я подняла на него глаза.

Доктор Вон оказался настоящим волшебником. Тёмкино лицо было почти прежним. Наверное, те, кто знали его не слишком близко, даже не сумели бы найти разницу. Но я видела изменения и привыкала к ним.

Протянула ему ладонь, на безымянном пальце желтел простой ободок обручального кольца. Мы расписались в посольстве два месяца назад. Церемония была очень скромной, на ней были два представителя нашей страны и мы с Тёмкой.

Родители поддержали это решение. И папа оформил документы, где официально отказался от нашего родства. Но теперь я не воспринимала это так болезненно, потому что он всё равно оставался моим отцом, что бы ни было написано на бумаге.

А Саша была моей мамой. Начав тогда её так называть, я поняла, что только это и есть правильно. А кровные узы, да кого они вообще волнуют?

То кольцо с бриллиантом я отнесла в церковь.

Это было во время первой операции. Я безумно нервничала и не знала, куда себя деть, потому отправилась бесцельно бродить по улицам. Помню, как наткнулась на православный храм посреди буддистской Кореи и как удивилась этому чуду.

Внутри было прохладно, пахло свечами и тем особым духом, который можно встретить только в православной церкви. Возле иконы Божьей матери белела небольшая табличка с сообщением, что приход собирает золотые украшения для оклада.

Я решила, что это знак.

Достала из потайного кармашка сумочки кольцо и положила его на полочку.

– Пожалуйста, помоги ему стать прежним, – попросила у иконы, прежде чем уйти.

Не знаю, что помогло, моя ли тихая просьба, или мастерство корейского доктора, или всё вместе, но Тёма больше не закрывался. И даже когда я, немного опасаясь последствий, рассказала о Флоранс и кольце, о том, что отдала его храму, он не рассердился. Напротив.

– Думаю, это чудо, – сказал он тогда и, чуть подумав, добавил: – Думаю, мы оба заслужили немного чуда.

А потом мы обвенчались в том храме…

Воздух родины был иным, здесь как будто даже легче дышалось. Хотя я понимала, что, скорее всего, всё это сама и выдумала. Просто мне очень хотелось домой.

Перелёт был долгим, пересадка в Стамбуле затянулась, и мы оба устали. Но Тёма уговорил меня заехать по дороге в редакцию, обещал, что надолго там не задержится. И я согласилась.

Разве могла я протестовать, когда на лице любимого об одной мысли о прежней работе расцветала та самая улыбка?

Его начальник очень помог нам в эти непростые три года. Оказалось, что жизни и здоровье журналистов были застрахованы, и страховка покрыла почти все расходы на лечение и реабилитацию. А недавно Пётр Семёнович сообщил, что будет рад принять Тёму обратно. Если он захочет, конечно.

И мой муж воспрянул духом.

В редакции его ждали только завтра, но он не мог утерпеть. Хотела ли я, чтобы Тёма вернулся на свою опасную работу? Конечно же, нет! Но это был выбор моего мужа, и я его поддержала. Это была цель, так необходимая сейчас Тёме, ради которой он столько перенёс и двигался вперёд.

Я готова была начать жизнь в Москве, потому что за эти годы для меня стало ясным одно – не важно где, важно с кем. Мы с Тёмой слишком много перенесли и заслужили право быть вместе. Быть счастливыми. Мы оба слишком много времени потратили на лишние сомнения, делали неправильный выбор, ошибались, но зато теперь ценилось каждое мгновение, проведённое вместе.

В любви и согласии.

В Москве мы задержались всего на пару дней, а потом снова купили билеты на самолёт. Я скучала по родителям, с которыми вот уже два года общалась только по видеосвязи. По Гришке, который так вытянулся в свои четырнадцать, что почти сравнялся с папой. По ба и деду. А ещё по Джеку, которому пришлось остаться в Анапе.

Самолёт набрал высоту, стюардесса сообщила, что можно отстегнуть ремни и заказать напитки. А я поняла, что готова сообщить мужу важную новость.

Мы повернулись друг к другу одновременно:

– Я люблю тебя.

– Я беременна.

И рассмеялись этой синхронности.

– Ты правда беременна? – переспросил он.

– А ты правда меня любишь? – улыбнулась я.

– Ты моё чудо, – сказал, улыбаясь в ответ, Тёма.

А потом мы упоённо целовались на высоте девять тысяч метров, пока нас не прервало вежливое покашливание стюардессы.

Тёмка обнял меня и произнёс то, что я больше всего хотела услышать:

– Скоро мы будем дома.

Конец.