Зима в раю - Елена Арсеньева

По плечам невольно прошла дрожь. А может быть, он простоозяб. Так и хочется втянуть голову в плечи и съежиться. А следователь – человеклет тридцати, бледный, с тонкими чертами лица и прищуренными темными глазами,наоборот, держится подчеркнуто прямо. Ну что ж, наверное, он позавтракал неодним только огрызком черствого хлеба и половиной кружки холодной воды, вот ичувствует себя кумом королю, и не холодно ему, и озноб не бьет!

Русанов задержал взгляд на руках следователя. Руки былинебольшие и очень изящные. В них было что-то странное. Русанов никак не могпонять, что именно. А, вот что… Несоответствие! Сам следователь не толькокрасив скупой мужской красотой, но и очень аккуратен, даже щеголеват, чистовыбрит, подстрижен, выглядит безукоризненно. А под ногтями грязь, сами рукитоже, такое ощущение, давно не мыты. Но главное даже не это. Костяшки на правойруке сбиты до крови, причем недавно, ссадины чуть затянулись кожицей.

Ударился где-то? Или… или, что вернее, ударил кого-тодругого? Может быть, даже не раз…

Русанов снова посмотрел в лицо следователя и встретился схолодным взглядом его темных, спокойных глаз. И вспомнил: да ведь именно егопривели «молотобойцы» к избитому Русанову, требовавшему на первом допросекакое-нибудь начальство! А «начальство» совершенно безучастно взглянуло наваляющегося на грязном полу избитого человека – и равнодушно удалилось.

Между прочим, вспомнил Русанов, у его первого следователяруки были вымыты, с обгрызенными, но чистыми ногтями и несбитыми костяшками. Нуда, он лично не бил людей, прибегал к услугам «молотобойцев». А этот, видимо,сам старается. Может быть, используя беззащитного человека вместо боксерскойгруши, он сохраняет спортивную форму? Несмотря на то, что он худощав и строен,видно, что он очень силен.

И все-таки какие странные руки. Почему они такие грязные?Нет, дело не только в том…

«Да что ты привязался к его рукам? – сам себе сказалРусанов. – Не все ли тебе равно, какие они?»

Во всяком случае, ничего хорошего от нового следователя,обладателя таких рук, ждать не стоит.

– Печальная картина… – повторил между тем тот.

На фразу явно требовалась ответная реплика, и Русанов наконецрешился произнести ее:

– Что же вас так опечалило, гражданин следователь?

– Меня зовут Егор Егорович, фамилия – Поляков, – проговорилследователь. – Будем знакомы.

– Будем, если так, – кивнул Русанов. – Мне представляться,видимо, не стоит?

– Не стоит, – согласился следователь, постучав грязнымногтем по картонной папке с надписью «Дело № 24—99». – Мне и так известно, чтопередо мной сидит Александр Константинович Русанов, глава банды латышскихнационалистов, засланных в наш город из Прибалтики и готовивших рядтеррористических актов. Сей факт вашей биографии меня и опечалил.

Голова Русанова от изумления непроизвольно откинулась назад,словно Поляков вдобавок к сообщенным удивительным сведениям ударил его вподбородок.

Латышские националисты?! Путает что-то черноглазыймордобоец. Русанову инкриминировалась подготовка теракта на Красной площади!Само собой, то обвинение – не подарок судьбы, однако с Русанова его вполнедовольно, чужого ему не надо. Видимо, «латышский национализм» угодил в его папкуиз другой по ошибке.

Вроде бы глупо, однако Русанов на миг почувствовал что-товроде разочарования из-за нового обвинения. Он так старательно готовился кдопросам, выстроил столько логичных возражений против могущих бытьпредъявленными обвинений… А тут – нате вам! Националист, да еще и латышский!

– Вы как-то недоверчиво на меня смотрите, – слегка улыбнулсяследователь. – Если угодно, взгляните.

Он открыл папку и протянул Русанову листок бумаги.

– Вот список группы засланных латышских националистов,которую вы возглавляли. Подпишите его, и вас больше никто и пальцем не тронет.Возможно, нам удастся добиться для вас и других облегчений и вообщеснисходительного отношения. Согласие работать с органами, содействовать нампоощряется самым щедрым образом, вплоть до освобождения и снятия всех обвиненийпосле суда.

Русанов пробежал список глазами. В нем было около тридцатифамилий, явно латышского типа, но принадлежащих совершенно неизвестным емулицам. А впрочем, две были знакомы…

«Ну и подлецы же вы», – подумал он, глядя на следователя. Авслух сказал:

– Никого из этих людей я не знаю, кроме Георга Калныньша,преподавателя сопромата на физфаке. Да он же чист как стеклышко! Эвакуировалсяв Энск еще юнцом – в четырнадцатом году, во время войны, вместе с родителями.Ему тогда было лет пятнадцать, как и мне, мы учились в одном классе гимназии.Неужели его тогда заслали для удачного внедрения?!

– А что вы думаете, всякое в жизни бывает, – проговорилПоляков с самым равнодушным видом. – Но неужели все остальные фамилии вам незнакомы?

Русанов хотел было сказать – да, незнакомы, но потом понял,что это будет глупо.

– Еще одна знакома. Виктор Павлович Верин, зампредоблисполкома.

– В самом деле, известная персона, – кивнул Поляков. – Ичто? Вы будете меня убеждать, будто он тоже чист как стеклышко?

– Ну уж, во всяком случае, Верин – отнюдь не латышскийнационалист, – ухмыльнулся Русанов. – Насколько мне известно, он и слова ни содним латышом никогда в жизни не сказал. Готов поклясться.

– Нет, Шуйский, не клянись, – с тонкой улыбкой ответилПоляков, и Русанов даже вздрогнул, потому что это была одна из любимых фразотца. На какое-то мгновение у него стало легко и хорошо на душе – словно приветиз дому получил! Но блаженное ощущение мигом прошло.

– Не стоит так поспешно разбрасываться клятвами, – продолжалЕгор Егорович Поляков. – Вам, быть может, неизвестно, что в первыепослереволюционные годы штат Энской чрезвычайной комиссии по борьбе сконтрреволюцией был сплошь укомплектован латышами. Между прочим, многие из нихтоже были эвакуированы из Латвии, в частности, из Риги во время войнычетырнадцатого года. Здесь они росли, здесь взрослели. Здесь втирались вдоверие к новой власти и готовили почву для контрреволюционной деятельности.Многие из них теперь получили по заслугам.