Новая Луна - Йен Макдональд

Ты видишь вокруг себя подарок Ачи.

Когда торговка растерла толику кофе у меня под носом, я оказалась во власти воспоминаний о детстве, море, университете, друзьях, семье и праздниках. Говорят, обоняние теснее всего связано с памятью. Вдыхая запах приготовленного кофе, я почувствовала кое-что новое. Это было не воспоминание, а видение. Я увидела море и Ачи — вернувшуюся Ачи, на доске, в море. Была ночь, и она плыла на своей доске вперед, по волнам и за пределы волн, гребла руками, направляясь вдоль серебристой лунной дорожки на поверхности моря.

Я нажала на поршень, налила и вдохнула аромат кофе.

Выпила.

И все-таки вкус у него совсем не такой, как запах.

— Раскидали нас во все стороны, как гребаных девчонок. — Двадцать мониторов на кресле жизнеобеспечения Роберта Маккензи меняют цвет на оранжевый. — Одна из них и была гребаной девчонкой.

Новость пронеслась по хребту «Горнила», от фамильяра к фамильяру: «Роберт Маккензи покидает Лощину Папоротников». Беспрецедентно. Немыслимо. Жуть какая-то. Джейд Сунь проследила за деликатным процессом загрузки жизнеобеспечивающего оборудования мужа в транзитную капсулу. Ее слова были мягкими и добрыми, воодушевляющими, и служебный персонал от них бледнел в ужасе. Капсула проехала на большой скорости вдоль поезда, под испепеляющим взором плавильных зеркал, в вагон № 27. В личные апартаменты Дункана Маккензи.

— Она была Джо Лунницей, — говорит Дункан Маккензи.

— Собираешься как-то оправдываться за случившееся? — спрашивает Джейд Сунь, как всегда на тактичном расстоянии в один шаг за правым плечом супруга.

— Не говори ерунды.

— Дело не в драке, гребаные потасовки между пылевиками никогда не имеют большого значения, — говорит Боб Маккензи. Его голос — дребезжание аппарата искусственного дыхания, его легкие превратились в полумесяцы за годы вдыхания пыли. — Они нас нагнули и трахнули по полной программе. Видел социальные сети? Асамоа, Воронцовы и даже Суни смеются над нами. Даже Орел гребаной Луны.

— Мы бы никогда не посмеялись над твоей неудачей, любовь моя, — говорит Джейд Сунь.

— Ну ты и дура. Я бы посмеялся на вашем месте. Гребаные бразильцы на детских велосипедах…

— Они захватили наш участок, — говорит Дункан. — Мы потерпели поражение.

«Ты смердишь», — понимает он. Острый и нездоровый запах экскрементов, кислый — мочи, зыбкая маскировка из стерильных тампонов и антибактериальных средств. Кожа Роберта Маккензи воняет, волосы воняют. Жир, застарелый пот и экссудаты. Его зубы воняют; его мерзкие уродливые зубы. Дункану невыносимо смотреть на эти желтые пеньки. Насколько было бы лучше одним быстрым и резким ударом кулака выбить их, чтоб не пришлось больше смотреть. Такой удар убил бы старика. Кулак прошел бы насквозь через мягкую и хрупкую, как картон, кость прямиком в мягкую плоть мозга.

— Поражение? — переспрашивает Боб Маккензи. — Мы потеряли весь проект по северо-западному квадранту. Мы будем пять лет вытаскивать наше гелиевое предприятие из-под этой кучи дерьма. У Эдриана была наводка прямиком от Орла. Эдриан — скользкий маленький проныра, но он знает, как защищать свои источники. Кто-то слил данные. Кто-то из наших. У нас предатель. Я ненавижу гребаных предателей больше, чем кого бы то ни было.

— Я читал отчет Оуэна Кифа. Наше шифрование надежное.

— Оуэн Киф — трус, который ради этой семьи не рискнул бы своими яйцами. — В шаге позади от правого плеча Джейд Сунь вырастает гибкая и грозная фигура — Хэдли Маккензи. Дункану отвратительно присутствие отца в его личных покоях, но он патриарх, доминантный самец, он имеет право. А Хэдли Дункан не выносит, потому что его присутствие означает тихие слова и решения, принятые шепотом посреди зеленых зарослей Лощины Папоротников, и в их принятии Дункан не участвует.

— Хэдли заменил Оуэна Кифа, — спокойно сообщает Джейд Сунь.

— Это не тебе решать, — говорит Дункан. — Ты не можешь заменять моих руководителей отдела.

— Я заменяю кого хочу и когда хочу, мать твою, — отвечает Роберт Маккензи, и Дункан понимает, до чего уязвимо его положение.

— Это должно решать правление, — бормочет Дункан.

— Правление! — выкрикивает Роберт Маккензи, брызгая всей слюной, какая у него еще осталась. — Эта семья в состоянии войны.

Неужели Дункан видит, как на губах Джейд Сунь мелькнула слабая улыбка?

— Мы корпорация. Корпорации не воюют.

— Я воевал, — говорит Роберт Маккензи.

— Это совершенно новая Луна.

— Луна не меняется.

— Нет никакой выгоды в том, чтобы воевать с Корта.

— Мы бы сохранили нашу гордость, — говорит Хэдли. Дункан стоит близко к нему; глаза в глаза, чувствуя дыхание.

— Ты можешь дышать гордостью? Выйди наружу и скажи Лунной Мадонне: «У меня есть гордость Маккензи». Мы сражаемся с ними тем способом, какой у нас лучше всего получается. Мы делаем деньги. «Маккензи Металз» — это не гордость, «Маккензи Металз» — это не семья; это машина, которая делает деньги. Это машина, которая отправляет прибыль инвесторам; тем спонсорам и венчурным инвесторам на Земле, которые тебе доверились, папа, разрешили взять их деньги на Луну и заставить работать. Это они «Маккензи Металз». Не мы.

Роберт Маккензи рычит, насколько это позволяют его окаменелые легкие.

— Мой супруг очень устал, — говорит Джейд Сунь. — Эмоции его выматывают. — Кресло жизнеобеспечения Роберта поворачивается, и Дункан знает, что это происходит против воли старого монстра. Открывается шлюзовая дверь транзитной капсулы. Хэдли кивает сводному брату и уходит вслед за медленно удаляющейся свитой.

— Нам нужен мир с Корта! — кричит Дункан им вслед.

Она видит Вагнера, сидящего в кресле, и застывает.

— Все в этом баре — волки, — говорит Вагнер. Она озирается. Две женщины за ближайшим столом, компания за дальним столом, одинокий пьяница у стойки, красивая пара в кабинке — все поворачиваются и смотрят на нее. Бармен кивает. Вагнер указывает на место напротив себя.

— Прошу. Что-нибудь выпьешь?

Она называет какой-то травяной коктейль, незнакомый Вагнеру. «Ты была испугана, прежде чем вошла в эту комнату, — думает он. — Но ты рассердилась, едва увидев меня. Я читаю это по расширению твоих зрачков, по тому, как ты сжимаешь челюсти, по морщинам на тыльной стороне ладони, которой ты сжимаешь бокал, по тому, как раздуваются твои ноздри; сотня микроподсказок». Временами усиленные чувства полного «я» захлестывают Вагнера потоком ощущений; временами его озарения точны, как удары боевого ножа. Он по запаху определяет состав ее напитка: белое вино с содовой, с добавлением базилика и эстрагона, с кислинкой. Содовая — грушевая «Ледяная свежесть».

— Ты хорошо все подстроил, — говорит она.