Отложенное убийство - Фридрих Незнанский

— А вы, Алексей Петрович, — в таком же шутливом тоне, за которым улавливалось глубокое уважение, ответил Турецкий, — заслуживаете отдельных аплодисментов. В вас погиб народный артист театра и кино. Жаль, что российские зрители не увидят в вашем исполнении матерого рецидивиста по кличке Крот…

— «Пасть порву! Моргалы выколю!» — процитировал «Джентльменов удачи» Агеев, родив веселые отклики. Сегодня вообще много веселились, и Денис, которому по должности директора полагалось быть пессимистом, осмотрительно заметил, что такое бурное веселье не к добру: не пришлось бы плакать! Но через минуту, не выдержав серьезности, расхохотался, услышав, как тот же неиссякающий Агеев вместо «обозрение» выдал перл: «оборзение».

«Оборзение» рассмешило и Галю. Ошеломленная обрушившимися на нее событиями, связанными с воскрешением и гибелью давней любви, с неясными, но волнующими чувствами, которые перебрасывали нити между ней и Денисом Грязновым, она радовалась любой возможности погрузиться с головой в работу. Поменьше рефлексировать на тему взаимоотношений с Михайловым-Сапиным. И в целом поменьше рефлексировать, побольше действовать. Вот то, что требуется для нее, чтобы сохранить здоровый оптимизм.

— Одним словом, дорогие сотрудники, мы с Вячеславом Ивановичем на вас надеемся, — переходя на начальнический тон, сказал Турецкий. — До сих пор вы действовали под нашим контролем, но придется ненадолго с вами расстаться.

— А в чем дело?

— А что стряслось, Александр Борисович?

— Ничего форс-мажорного, — успокоил их Турецкий. — Надо встретить Константина Дмитриевича Меркулова. Его самолет прибудет в Адлер. Там мы уладим кое-какие дела с местными органами прокуратуры, где давно пора навести порядок, а пбтом сразу в Сочи. Может, без нас и завершите операцию по освобождению заложников…

— Вы только поосторожней, Александр Борисович, — предупредила Галя. — Покушения на вас никто не отменял.

— Так ведь Сапин у вас под контролем, умненькие вы мои. Так или нет?

— Ну, — выручил Галю Денис Грязнов, — всякие накладки бывают. Все может пойти по неожиданному сценарию.

Чтобы не попасть в плен неожиданностей, сценарий был размечен. После того как Зубр дозреет, производят в заранее выбранном участке зеленой зоны, просматриваемом со всех сторон, обмен Зои Барсуковой на заложников Ворониных. Одновременно молоденький, но весьма толковый сочинский оперативник Нечитайло (Бедоидзе после накладочки, произошедшей с Тарасом Бубном, старались до важных аспектов поисков заложников не допускать, аргументируя это тем, что, дескать, он способен на большее) держит под контролем дом тренера Михайлова, превратившийся в сапинскую хазу, к которому медленно, но верно стекаются объединенные силы глориевцев и местного угрозыска. Брать Сапина надлежит крайне осторожно: такой способен на все. Даже превосходящие силы противника такому безбашенному не указ. Не хотелось бы, чтобы он кого-нибудь ранил, а также не хотелось бы, чтобы он покончил с собой, догадавшись, что все проиграно. Специалист по криминальной психологии, который в эти дни, оживившие интерес к Сапину, составил его психологический портрет, или, как это по-научному называется, профиль, выявил у него некрофильские и суицидальные тенденции. Склонен к самоубийству, короче. Поэтому следить за ним надо в оба.

Наградив своих молодых подопечных ценными указаниями, Турецкий отбыл встречать Меркулова со спокойной совестью.

24 февраля, 08.02. Максим Кузнецов

— Нервочки, — успокаивающе приговаривал Макс, отпаивая отбушевавшую, обессиленную всхлипами Зою — вначале водой из-под крана, затем шампанским, которое предусмотрительный Пафнутьев оставил для гостей в нижнем отделении холодильника на всякий романтический случай. — Это все нервочки, Зой. Вот чего ты, скажи на милость, нервничаешь, что такого страшного стряслось? И сама ведь не скажешь, верно? Подумай сам: я ведь тебя не убил, не изнасиловал, не изуродовал. Я к тебе, можно сказать, со всей лаской, а ты меня — сумкой по голове колотить! Вот я же и говорю тебе: это, Зой, все от нервов. А нервничаешь ты потому, что никто тебя не любит.

Зоя, залитая слезами и водой, протестующе трепыхнулась в его медвежьих облапливающих объятиях. Макс придержал ее руку с зажатым в ней стаканом, чтобы к двум вышеперечисленным видам влаги не добавилось еще и шампанское. Конечно, не нужно быть знатоком, чтобы заметить, что глушить шампанское стаканами отнюдь не комильфо, однако ни бокалов, ни рюмок Макс не нашел: очевидно, повинуясь гипертрофированному советскому стилю, на пафнутьевской вилле держали только ребристые толстостенные стаканы. Возможно, в случае с успокаиванием Зои это было самое лучшее.

— Да, да, — наставительно, как бабушка внучке, выговаривал ей Макс, — никто тебя не любит, потому что ты всех ненавидишь. Ведешь себя, честно скажу, как стерва. А зачем? Какая тебе от этого польза? Никакой пользы, сплошной вред. Так что, Зой, ты будь к себе внимательней. Ты себя не на помойке нашла. Полюби себя, а потом посмотри вокруг и пойми, что вокруг — такие же люди, как ты, и их тоже надо любить. Ну или, по крайней мере, ненавидеть их так скопом, как ты делаешь, незачем… Успокоилась, Офелия?

— Ага, — в последний раз всхлипнула Зоя. Надрывные рыдания остались позади, она издавала только мокрые судорожные звуки, средние между вздохами и икотой. — А почему я — Офелия?

— Потому что — чокрая, как утопленница! — добродушно рыкнул Макс. — И потому что закатила тут мне сцену сумасшествия, как полный псих! Ты что, Шекспира не читала?

— Н-не… не читала… Я смотрела…

— Ну все ясно, по телевизору. Чего еще от тебя ждать! А кстати, напрасно, Зой, напрасно. Классика — мощный стимул духовного развития и поддержка на тернистом жизненном пути…

Что-то — то ли образовательный уровень Зои, то ли предшествующие сексуальные игры, в которых она была рабыней, а он господином, — заставляло Макса чувствовать себя по отношению к ней старше и главнее. Ну что касается «старше», согласно паспортным данным, дело обстоит с точностью до наоборот, а касательно «главнее» — почему бы нет, собственно? Сейчас их роли таковы: он — похититель, она — жертва…

Макс не знал, возились ли бандиты с похищенными Ворониными так, как он с Зоей, и как дедушка с внуком себя при этом вели, но предполагал, что вели они себя тише и смирнее, чем мадам Барсукова. Зато он совершенно точно знал, что никто из уцелевших отморозков «Хостинского комплекса» не испытывал к заложникам жалости, которую он сейчас чувствовал по отношению к Зое.

Откуда она, жалость, взялась? Вот сидит тут рядом с ним сестрица главного злодея Сергея Логинова, сочась слезами и попахивая шампанским, ерзая по его, Максовой, вздыбленной после ночи постели только вчера собственноручно им выпоротыми ягодицами, и никаких вроде она не испытывает сверхчеловеческих мук и лишений, а все равно ему ее жалко, хоть тресни! Нипочему, просто так, по-человечески. Не как близкого человека или могущего стать таковым — этого нет и в помине. Может, для каких-то извращенцев жалость — шаг к любви, Макса она, наоборот, расхолаживает. Жалость в ее кристально чистом виде… Эх, не подходит, видать, для компьютерщика Макса стезя частного сыска! Частный сыщик должен быть безжалостен, как скальпель, и бесстрастен, как буддист на просторах нирваны.