Большая книга ужасов 74 - Роман Волков

Но какая-то сила все равно потащила его вперед, к этому свету. И, протянув руку, Волкогонов нащупал в этом бледно-молочном пятне что-то пушистое и нежное.

Перо.

В голове закрутился вихрь образов.

Парню не нужно было даже смотреть на свою находку — он знал, что это. Это было то самое гусиное перо, которое ему на семилетие подарила мама. Он тогда всех замучил своими заявками, что станет великим писателем. Роман постоянно что-то строчил в своем «творческом блокноте», а потом заставлял членов семьи читать эти произведения. Увлечение так захватило мальчика, что родные просто не могли его проигнорировать. В итоге мама сделала ему лучший в жизни подарок — большое белое перо, в которое был вставлен стержень от шариковой ручки. Настоящий инструмент писателя! Восторгу Романа не было предела. Он стал писать еще больше, невзирая на смешки и подтрунивания. И именно получение пера вдохновило его на первое стихотворение.

Сейчас Волкогонов не особенно отдавал себе отчет в том, что делает. Да, по сути, он и не хотел задумываться, а просто поддался импульсу. Это перо вызвало в нем волну тепла, на которую, казалось, почти поглощенный апейроном человек уже не способен.

В круге света Роман стал выводить нетвердой рукой слова того самого своего стихотворения — первого. Он даже не знал, что до сих пор помнит его… Хотя, вполне возможно, ему только показалось, что это его детские стихи, а на самом деле он писал что-то совсем другое, что-то новое, уже из ЭТОЙ жизни. Но даже если так, дело было не в этом. Волкогонов почувствовал импульс, желание, способность писать, выводить слова, связывать их между собой. И с каждой буквой его рука наливалась уверенностью.

Чтобы писать, не нужны деньги, сила, любовь или отточенный интеллект — хватит и того, что наполняет твою душу. Но самое парадоксальное: написанные тобой слова могут другим принести и силу, и любовь, и понимание, и даже деньги (почему нет?).

Из-под пера Романа вырывались все новые и новые слова, и мрак, облепивший его пластилиновой коркой, стал трескаться, расширяться, опадать хлопьями пепла.

Волкогонов даже не заметил, как поднялся — сперва на четвереньки, а потом уже и в полный рост. Перед ним была белая, похожая на огромный лист ватмана стена, на которой его слова складывались в стройные темно-синие ряды. Вдохновение захватило с головой. Наделило его настоящей мощью. Он писал все быстрее и даже не сразу заметил, что сквозь буквы начинает прорываться огонь.

Через минуту вся убористая вязь, испещрившая «ватман» сверху донизу, вспыхнула нестерпимо ярким пламенем, от которого тьма шарахнулась напуганным зверем. Роман зажмурился, и сразу же что-то взорвалось в его голове. Боли не было. Только чувство невероятного облегчения.

Перед глазами снова было лицо Юли. Только сейчас оно было бледным и заплаканным. Волкогонов только через долгую минуту понял, что это не галлюцинация, призрак или образ — девушка стояла над ним, плакала и что-то говорила. Сосредоточившись, парень наконец-то пришел в себя настолько, что смог разобрать слова и осознать, что лежит на столе в кабинете химии.

— Ты живой, слава богу! — шептала Юля, заливаясь слезами. — Я думала, ты уже не очнешься. Ты так дергался и стонал. Я не знала, что делать…

Слабыми пальцами он взял ее за руку и немного осмотрелся, осторожно поворачивая голову.

За окном светлело, казалось, там наступает рассвет. На стенах, потолке и на полу бледным оранжевым светом тлели остатки протовещества — апейрон схлопывался, освобождая материю.

— Что произошло? — хрипло спросил Роман.

— Я была в каком-то дурмане. Последние пару месяцев со мной что-то странное творилось. Не знаю, как описать… Как будто все, что у меня было в голове, вдруг стало не моим. Все мысли стали чужими, как будто ими управляли. И в мыслях я постоянно стояла у доски и писала какие-то формулы. Только это был не сон, а на самом деле — такие живые мысли… Вокруг был класс или лаборатория — столы, колбы, пробирки. И он все время становился меньше. Понемногу сжимался, а доска наоборот — увеличивалась, росла. А я писала и писала уравнения, формулы, схемы…

Девушка содрогнулась и оглянулась на классную доску у себя за спиной.

— Было так страшно. Я не могла остановиться, словно меня что-то вынуждало писать и чертить. А пространство вокруг становилось все меньше. И вот, когда я уже стояла на коленях, потому что вокруг почти ничего не осталось, кроме этой проклятой доски, на ней стали загораться буквы. Они заменяли мои уравнения и формулы и складывались в строчки.

Юля снова сделала паузу и посмотрела на Романа каким-то странным, отчаянным взглядом, от которого у парня по всему телу прокатилась горячая волна.

— Это были твои стихи. Я их сразу узнала. По почерку и по стилю… Они были очень похожи на те, что ты мне дарил раньше… В общем, я читала их, и они казались мне такими замечательными, такими прекрасными, что я заплакала. И сразу же у меня будто голова взорвалась… Вернее… Не знаю, как описать. Не важно. В общем, из головы словно в один миг вырвали целое море липких щупалец… И я оказалась тут. А ты лежал на столе и не дышал. Я подумала, что ты умер, и разревелась еще сильнее. Слезы капали на стол, на тебя, вокруг все было залито какой-то склизкой дрянью, которая шевелилась. Я не знала, что это такое, и не знала, что мне делать, — от этого ревела еще сильнее… Наверное, у меня лицо сейчас на опухшую сливу похоже…

— Нет, только нос, — пошутил Волкогонов и слабо усмехнулся.

— Дурак, — улыбнулась ему в ответ Юля. — Потом в окно шарахнул луч света прямо на стол и на тебя. Все вспыхнуло и погасло и стало меняться… А ты открыл глаза и… И, в общем, вот.

На последних словах девушка зажала рукой рот, и по ее щекам с новой силой заструились слезы. Но глаза, устремленные на Романа, улыбались. Плакали и улыбались.

Волкогонов посильнее сжал ее руку, подбадривающе кивнул, но мысли его в эту секунду были далеко. «Наверное, слезы тоже можно считать символом души? Вот вам и недостающий элемент. И мои стихи. Кто бы мог подумать, что мои стихи спасут мир».

Но долго думать о судьбах мира парень не мог — ведь рядом с ним была его прекрасная муза. Она была жива, и она плакала. Разве рыцарь может думать о чем-то другом в такую минуту? Хоть бы и о судьбах мира?

С трудом подняв свое ноющее в каждой мышце тело, Волкогонов привлек Юлю к себе, и на несколько невыразимо долгих и таких же коротких мгновений они застыли, прижавшись друг к другу. Наконец девушка мягко отстранилась. Ее глаза сияли каким-то особенным светом, от которого все существо Романа наполнялось радостью и трепетом. Он до сих пор не мог поверить в то, что стал самым счасливым человеком на свете. Боялся до дрожи. Нужно было подтверждение. Ничего на свете он так не ждал, как нескольких слов, которые могла произнести только Юля.