Ленин - Роберт Пейн

Когда в августе 1913 года умер Август Бебель, вождь германской социал-демократической партии, Ленин попросил Елизавету прислать ему эдельвейсов, чтобы он мог положить их на могилу Бебеля. Он писал:

«Драгоценная моя,

пользуясь тем, что ты уезжаешь в Швейцарию, я хочу попросить тебя об одном одолжении. Уверен, что ты не забыла, как часто мы говорили о знаменитом цветке эдельвейсе. Мне только что попалось упоминание об этом цветке в газете в связи с описанием венков, возложенных на гроб Бебеля. Если тебе не под силу залезть туда, где растут эдельвейсы, то, пожалуйста, купи их для меня и засуши, а если это вообще возможно, то привези их свежими.

Позволь мне напомнить, что я уже сто раз писал тебе о „Kompleto Lernolibro Esperantistoy“, вышедшей в Цюрихе, стоимостью в один франк с четвертью за книгу. Ты просила меня написать, как называется книга, и я сделал это дважды, но с тех пор никаких вестей по этому поводу не получил. Не сомневаюсь, ты думаешь, что я забыл, но я не забыл и буду сам напоминать тебе об этой книге, пока ты мне ее не вышлешь.

Наслаждайся жизнью, толстей и смейся вволю. И будь хорошей».

Он не случайно так настойчиво просил выслать ему книгу на эсперанто. Сидя в президиумах конференций и съездов, он видел, какие трудности возникают между делегатами из разных стран из-за того, что они не знают иностранных языков. Он видел в эсперанто разумное решение этой проблемы. Искусственным языком эсперанто уже широко пользовались на международных съездах. Ленину нравилось его приятное и мелодичное звучание. Некоторое время он даже появлялся на занятиях эсперантистов в Цюрихе, однако его интерес к изучению этого языка быстро прошел.

В большинстве сохранившихся писем из тех, что Ленин писал Елизавете де К., речь идет о политике и вопросах социального характера. Они читаются как тексты заготовленных для выступлений речей. Мысль четко выстроена, тон категорический, не допускающий возражений, и — можно даже сказать — нарочито занудный. Но интересно, что все-таки остается впечатление импровизации, — как будто он, давным-давно отчаявшись обратить ее в свою веру, делает бессильные попытки отбиться от вопросов, которые она ставила перед ним самим фактом своего существования. Ленину был чужд ее мир. Однажды он сказал ей, что еще не встречал женщины, прочитавшей «Das Kapital» от корки до корки, или усвоившей железнодорожное расписание, или любительницы шахматной игры. Он даже подарил ей коробку с шахматами в надежде на то, что она станет исключением из правил. В свою очередь она могла бы о нем сказать, что еще никогда не встречала человека, столь далекого от всего того, ради чего человечество вообще живет на Земле; да вдобавок вознамерившегося перевернуть мир, в котором сам так мало понимал; человека, настолько невосприимчивого к искусству. Был случай, когда она послала ему открытку с репродукцией «Моны Лизы», попросила его внимательно ее рассмотреть и высказать свое мнение по поводу этого известного произведения искусства. Он ей ответил: «Я ничего не понял в твоей „Моне Лизе“. Ни ее лицо, ни одежды ни о чем мне не говорят. Кажется, есть опера, которая так называется, и книга Д’Аннунцио. Просто ничего не понимаю в этой штуке, которую ты мне прислала».

Она подумала: может, он ее разыгрывает? Хотя подобные шутки были не в его духе. Но в том то и дело, что он ответил ей совершенно честно, потому что спустя некоторое время она получила от него открытку с такими словами: «Ты забыла про свою „Мону Лизу“? Ты же обещала, что объяснишь мне все про нее, но сколько я ни повторял мою просьбу, ты забываешь. Напиши, и на этот раз не забудь».

За все девять лет их дружбы это был единственный случай, когда он в своем письме к ней коснулся темы изобразительного искусства.

Их последнее свидание произошло в Галиции накануне Первой мировой войны. Елизавета де К. написала ему, что хочет его видеть. Он предложил ей приехать в Поронино; там ее должен был встретить кто-то из его агентов. Атмосфера секретности, которой была окружена их встреча, была ей неприятна. Особенно ей стало не по себе, когда она увиделась с агентом Ленина. Им оказался некто Ганецкий — господин с холеным лицом, преисполненный чувства собственной значимости. Ей показалось, что этот человек таит в себе какую-то угрозу. Кстати, в дальнейшем Ганецкий сыграет важную роль в осуществлении плана переезда Ленина в Россию через германскую территорию в опломбированном вагоне. Елизавете де К. были омерзительны напускная таинственность, подобострастие и неестественные манеры Ганецкого. Он ей напоминал вымуштрованного лакея из дорогой гостиницы. И когда, наконец, после многих проволочек они с Лениным встретились, она была изумлена произошедшей в нем переменой. Он стал намного резче. И хотя это было очень смело с ее стороны, она рискнула задать ему вопрос: как изменило его время, не стал ли он терпимее? Неужели он до сих пор верует в железные марксистские догмы? Ведь нет ничего дороже простой человеческой свободы.

— Людям не нужна свобода, — ответил он ей. — Свобода есть одна из форм диктатуры буржуазии. В подлинном государстве нет свободы. Народ хочет власти, но что, скажите пожалуйста, он будет делать, когда ее получит? Перед нами три задачи, которые мы должны осуществить: дать землю крестьянам, мир солдатам и власть рабочему классу. Все прочие действия, не направленные непосредственно на осуществление этих задач, являются антимарксистскими и, следовательно, ошибочными.

Это была невеселая встреча, и Елизавета де К. вскоре попрощалась. Перед тем как уйти, она вдруг вспомнила стихотворение Жуковского, которое Ленин часто цитировал в письмах к ней. Она решила вернуть его к тем строкам и сказала:

— Знаешь, мне кажется, что ты избрал непосильный для себя крест.

С тех пор она его больше никогда не видела.

После этого была еще одна женщина, оставившая глубокий след в его жизни, — Инесса Арманд. В своих письмах он обращался к ней на «ты», как и к Елизавете де К. Этому роману суждена была более долгая жизнь, и закончился он только со смертью Инессы Арманд.

Из всех съездов, в которых участвовал Ленин, лондонский, состоявшийся весной 1907 года, был самым бурным, изматывающим и решающим. После него были другие съезды и конференции в таком количестве, что их не перечесть, — Ленин имел особый талант созывать их по любому поводу. Но в отличие от прочих лондонский съезд носил определенно завершающий характер. Он был полностью проникнут ленинским духом, в нем запечатлелась его воля. Вот уж где он нещадно проехался по всем своим оппонентам. Те, кто присутствовал на этом съезде, навсегда запомнили, с каким напором и свирепостью он отстаивал на заседаниях съезда свою линию, просто подминая под себя аудиторию.

Поначалу планировалось, что съезд будет проходить в Копенгагене, но в последний момент датское правительство запретило проводить его в своей стране, и делегаты в составе более трехсот человек с большими трудностями перебрались в Мальмё, в Швецию. Не успели они найти себе квартиры и расселиться в этом городе, как им было предписано покинуть Мальмё, — шведские власти не одобряли такого скопления русских революционеров на их земле. Помогли британские социалисты Х. Н. Бреилсфорд и Джордж Лэнсбери. Благодаря их вмешательству съезд перенесли в Лондон. Местом действия стала церковь преподобного Ф. Р. Свона на Саутгейт-роуд, в районе Уайтчэпл. Это было мрачное, безликое и запущенное здание — таких церквей по всей Англии когда-то было множество. М. Горький, который был в числе участников съезда, спустя почти двадцать лет с неприязнью вспоминал помещение, где заседали делегаты: «Я и сейчас вот все еще хорошо вижу голые стены смешной своим убожеством деревянной церкви на окраине Лондона, стрельчатые окна небольшого, узкого зала, похожего на классную комнату бедной школы». Церковь эта не сохранилась, — во время последней войны она была по милости упавшей там немецкой бомбы полностью стерта с лица земли.