Метро 2033. Изнанка мира - Тимофей Калашников

— Слышь, господин хороший, некогда мне с тобой лясы точить, — предпринял очередную попытку курьер. — Я свое дело сделал, так что гони четвертачок!

«Толя, не делай этого!» — в отчаянии воззвал к разуму внутренний голос, но было уже поздно. Рука Лыкова сама собой, без лишних команд со стороны мозга, извлекла из-за пазухи тощий мешочек с патронами и швырнула его в ближайшую урну. Эту барскую привычку он перенял у высшего ганзейского начальства, щедрого на премиальные. Только вот получать их люди были вынуждены в крайне униженном положении. Чтобы не вздумали возгордиться или, не дай бог, почувствовать себя незаменимыми.

Гонец недовольно прищелкнул языком, но за мешочком все-таки потянулся — трудовому человеку не привыкать к барским заскокам.

Схватив бедолагу за волосы, Лыков резким движением буквально насадил курьера лицом на свое выставленное колено. Он не мог точно сказать, показался ли ему треск ломаемых носовых хрящей или нет, но несчастный мужичок заверещал так отчаянно и громко, что заглушил все прочие звуки.

Наказание помогло снять напряжение, гнев и злость утихли в одно мгновение, будто секунду назад и не терзали весьма расшатанную нервную систему бывшего партийного начальника. Лыков нанес скрючившемуся на земле придурку еще несколько ударов ногой, но уже не из-за бурлящего в крови адреналина, а лишь затем, чтобы заставить заткнуться.

Удары достигли своей цели, и гонец, доставивший дурные вести, наконец замолк. Похоже, отрубился, малахольный…

Разум, очистившийся от помех-эмоций, судорожно пытался сообразить, что же делать дальше. Покушение на Сомова провалилось — именно это означала зашифрованная фраза, стоившая курьеру сломанного носа и, возможно, пары трещин в ребрах.

В изгнание Лыкову удалось прихватить совсем немногое, основные богатства остались на родине. Да и правительству Ганзы пришлось щедро «позолотить ручку» за предоставление убежища и в перспективе получение полноправного гражданства Кольцевой линии. И все же даже того, что осталось, одинокому старику хватило бы на несколько месяцев безбедного существования. Но главным для Анатолия Тимофеевича по-прежнему оставалась месть ненавистному Сомову. А после того как план захвата Комсомольской-радиальной провалился, жажда мести лишь усилилась. Только вот Ганза, получив ощутимый щелчок по носу, отныне не хотела и слышать имени Лыкова. Хорошо еще, что торгаши не догадались сделать его козлом отпущения! И Анатолий решил действовать иным путем. Правда, выяснилось, что организация заказного убийства — дорогое удовольствие, а организация заказного убийства высокопоставленного и хорошо охраняемого лица — дорогое удовольствие в энной степени. Наведя справки, Лыков выяснил, что услуги обитателей Бандитского Треугольника поставят его на грань нищеты, а искать профессионала со стороны было некогда, да и небезопасно. Взяв все это в расчет, Анатолий Тимофеевич решил обойтись своим, местным, с Красной ветки. Но ведь недаром говорят: скупой платит дважды! В итоге получалось, что и цель не достигнута, и в бюджете все равно огромная дыра… Плохо! Отвратительно! Просто ужасно!

Лыков посмотрел на доходягу, валяющегося на полу без сознания, и почувствовал необъяснимую, какую-то извращенную, совершенно иррациональную зависть. Пройдет минут десять, и мужичонка очухается. Сломанный нос заживет через месяц-другой, и вернется курьер к своей непритязательный и донельзя простой, как две копейки, жизни. А большего ему и не надо — на еду и кров хватает, самка, поди, под боком есть, такая же одноклеточная, как и он сам, любимые дети-дебилы, которые нарожают обожаемому папочке внуков-имбицилов. И будет все счастливое семейство до скончания века благодарить милосердную судьбу за то, что помогла основателю династии недоумков пережить страшную Катастрофу… Хорошо живется непритязательным и примитивным. Жаль, что нельзя по одному хотению деградировать до уровня такого вот сброда…

Лыков вздохнул. Присел рядом с курьером, несколько секунд внимательно изучая его окровавленную физиономию.

— Нет, родной, так не пойдет. Ты будешь наслаждаться свинотным существованием, пока товарищ Лыков ломает голову, как ему вернуть потерянную власть. Разве это справедливо? Мы, коммунисты, всеми фибрами идеологически подкованной души выступаем за всеобщее равенство. Если мучается товарищ Лыков, то почему безродная скотина, извини, не знаю твоего имени, должна в это время тискать толстуху жену и учить уму-разуму своих ублюдков?

Анатолий потянул за безвольную руку лежащего. Сначала взялся за левую, но потом передумал. Приложил правую ладонь гонца к бетонному полу, тщательно выпрямил скрюченные пальцы и, несколько секунд полюбовавшись получившейся картиной, поднялся на ноги. Еще через мгновение твердый каблук дорогих кожаных туфель опустился на распростертую ладонь жертвы. И на этот раз кости хрустнули совершенно отчетливо, не оставив сомнения в эффективности удара.

— Надеюсь, ты правша… был. Трудна жизнь калеки, но жизнь — вообще трудная штука. Даже у созданий типа тебя…

Пора было уходить с чужой станции. Зря он, конечно, так наследил с никчемным курьером, но, учитывая бесславный провал операции по уничтожению Сомова, делать здесь больше нечего.

«Переходим к плану „Б“, — Анатолий криво усмехнулся. — Дело за малым: разработать его и воплотить. И на этот раз — без проколов и неудач…»

* * *

Возвращаясь в подсобку, которая служила егерям общей спальней, Кирилл был изрядно пьян и не обращал внимания на окружающих. Впрочем, судя по всему, на Таганской уже распространился слушок, что юноша находится под опекой Вотана. А уж с одноглазым вожаком егерей и его командой местная шпана предпочитала не связываться.

Алкоголь действовал неправильно. По крайней мере, не так, как надеялся Зорин. Сначала вместо правильной пьянки в сугубо мужской компании Сигурд зачем-то притащил уродских девок (ну кто его просил?), а теперь и вовсе тоской накрыло, что называется, по самую макушку. Сколько понадобиться времени, чтобы все забыть, зажить нормальной, спокойной жизнью без пресса страшных воспоминаний? Но вот в голове замерли все мысли и установилась долгожданная тишина.

— Под ноги смотри, придурок! — хриплый голос, пришедший откуда-то снизу, отвлек Зорина. На гранитном полу, возле очередного питейного заведения, сидел грязный, замызганный пьянчужка.

— Прошу п-прощения, — пробормотал молодой человек. И напрасно — хотя он даже не задел злобного бродягу, тот, почуяв слабину, разошелся:

— Очки надень, задрот! Понаехали, дебилы! Что ж вы сюда все претесь? Ганза не резиновая, все отребье не влезет!

Это было уже чересчур, и Зорин бесцеремонно уставился на брызгающего слюной пропойцу: торчащие из-под древней вязаной шапочки недлинные волосы, растрепанная борода с проседью, но не косматая и бесформенно-огромная, как полагается любому уважающему себя бомжу, а относительно короткая, помнящая бритву и ножницы. Внимательный, настороженный взгляд из-под густых бровей. Не забитый или запуганный, а скорее выжидающий, чуть ли не оценивающий. Видать, только начинает свой непродолжительный путь на социальное дно, еще не успел потерять человеческий облик… А еще он кого-то сильно напоми…