Испуг - Владимир Маканин

Этот цветок – пробоина (и довольно высокая) в стене. А сквозь пробоину – небо… Небо голубело в далеком далеке.

– Краси-ииво! – еще раз протянул я. (От страха хотелось что-то говорить.)

И еще под два или три ша-ра-раха я бестолково бегал туда-сюда. Наконец выбежал к лестнице… Там, казалось, проще… Но на лестнице, на первых же ступеньках, улегся раненый. Рядом валялся его автомат. И два знакомых мудака, тоже с автоматами, стояли онемевшие и с открытыми ртами… Смотрели, как упал и корчится их товарищ.

Это были те самые постовые. Они так и не сбежали в цоколь. Так и не успели… А раненый был тот самый, с хищным лицом, что заталкивал мне в рот из-подрыбный пакет.

На его бедре проступило и расплывалось этакое пятнище крови. Сквозь светлые брюки. Похоже, осколком… Или куском стены… Лицо раненого, совсем белое, уже не казалось мне таким хищным. Зато хищным казалось его пятно. На его брючине… Кровавое, как нарисованное, пятно, проступавшее зловещей темной харей.

Вновь ша-ра-рахнуло – и ступеньки под нами подпрыгнули. Со мной что-то случилось. Я был как в вате… Как в огромном коме ваты… Я видел, как эти двое кинулись к сотоварищу, чтобы помочь. Понесли его… Но забыли автоматы… Опять положили… Кряхтя, браня друг друга за неловкость (и болтая неудобно висевшими на шее автоматами), они потащили раненого вниз. Мимо меня проплыл его открытый, вопящий рот… Мысль их была проста. Уйти поскорее.

Из лежащего на боку баррикадного стола вдруг с грохотом вырвалось его содержимое. Сотрясением от разорвавшегося снаряда… Ящики выскочили играючи. (Вдоль по своим хитрым внутренним рельсикам.) Ящики как бы выстрелили и легко помчались по ступенькам лестницы вниз. Но их опередили их собственные бумаги. Бумаги, в свою очередь, с еще большей скоростью выпрыгнули из движущихся ящиков. Стопы кабинетных бумаг… Обгоняя все и вся, бумаги хлынули вниз по ступенькам… Бумаги сбегали вниз белым ручьем. Они достигли меня. И все ускорялись… Отделяясь и скользя одна по одной.

Я стоял на полпролета ниже. Действо бумаг проскочило меня с легкостью. Ручей мчал!.. Забыв ша-ра-ра-хи, забыв Дашу, забыв все на свете, я присел над бегущей «водой»… Я полоскал в скользящей бумаге руки. В этом было что-то завораживающее! Как только не порезался листами!.. Сначала я, кажется, хотел собрать их. Инстинктивно. Собрать хоть немного – хотел кому-то помочь!

Мне, присевшему и полощущему руки в бумажном ручье, стало всё без разницы. Я держал руки в проточном ручье бумаг. Иногда я хватал лист, какую-то страничку, бегло зачем-то смотрел и вновь пускал вниз – по течению.

Даша… Уцокавшая на каблучках куда-то вверх. Присев на ступеньке, я думал о ней. (Руками я все еще перебирал белые листы бумаги. Белые с одной стороны.) Я не мог бросить Дашу, как не бросают раненого. Такая правильная пришла мысль. Как не бросили те двое своего вопящего…

Я почувствовал, что не хотел бы в жизни больше ничего – только погрузиться ладонями и пальцами в ее светлые волосы. В ручей ее бегущих мягких волос. (У меня потихоньку встал. Это было ужасно некстати.) Один, на опустевшей лестнице, когда вокруг беспрерывно ша-ра-рахало, старикашка сидел весь притихший и немыслимо, непередаваемо хотел Дашу… Сидел на ступеньках (по щиколотку засыпан стекающими вниз бумагами). И сам себе мечтательно улыбался.

Я отыскал седьмой (или девятый?)… Тот самый этаж. Ту далекую в коридоре комнату. Где стареющего лунного придурка одурманили женской грудью… Я увидел на полу свернутые в рулоны паласы… Лежали мелкими застывшими речными волнами. Штиль. В задумчивости я зачем-то попинал их слегка ногой – то ли ковры, то ли паласы. Тупым носком ботинка.

Глаза, опущенные вниз, дали мне заметить светлый предмет. Это была ее маечка. Ух ты! Легкая, нежная на ощупь. (Не носила лифчиков – маечка взамен.) Я вовсе не любитель женского бельишка. Ничуть!.. Я нормален… Это я к тому, что неожиданно случилось в ту минуту. А случилось, что я схватил легкую светлую тряпицу и припал лицом, носом, ртом к соответствующему месту, где правая женская грудь. Я нюхал и вбирал. Сразу найдя!.. Сразу учуяв сладковато-пряную пахучую пядь ткани… Конечно, было как спитой чай. Остаточное. Но в голову шибануло. Успел повеселеть!.. Она здесь была. Она здесь лежала на этих свернутых паласах. Зачем?.. Нюхнул еще раза два-три. По-собачьи. Я набрел (носом) на шов… На шве майки, на рубчике с забившейся туда духовитой пылью нашлась-таки мне понюшка! Я оценил забытое меткое словцо, язык не дурак!

Ощущение чудесной высоты… И опять ноги стали немыслимо легки и опять бесконечно свободны. Ноги вытянулись. Этак четырех-пятиметровые. И я храбро на них зашагал. Как на ходулях.

«Мелькнула на девятом!» Кто-то мне это говорил, кричал! Веселый, я уже нацелился считать этажи.

На лестнице пусто… Стол знакомый на боку… Ручей, что с бумагами, вернее, из бумаг, – уже не тек. Ручей застыл. Здесь был опустевший пост… Я выставил голову в разбитое окно. Внизу открылась настоящая бездна. Я увидел там защитников Дома – они были как муравьишки с автоматами.

Увидел импровизированные баррикады – у входов и въездов. Вывороченная брусчатка… Крест-накрест прутья арматуры… Сверху было не разобрать, что там за кубы и кубики. Различились две легковые машины. (Лежали на боку… Бензин слили?..) И стоял грузовик.

Выскакивая из-за этих кубиков, муравьишки с автоматами, вероятно, по приказу, стали отбегать к Дому, скрываться в нем.

– Ого-го! Улю-лю! – кричал я им сверху. – Пропарламентские упрямцы!.. – Я свистнул им в два пальца. Мне было весело. (Вынув из кармана, я еще разок нюхнул светлой маечки.)

А муравьишки – надо полагать – бежали, чтобы засесть в первых этажах. (Как известно, к этому времени невооруженные защитники: клерки, обслуга, женщины – все скопились в обширном цокольном этаже Дома.) Цоколь был хорошо защищен самим фундаментом. Но и канонада усилилась. От отдельных пристрельных попаданий башенные орудия танков перешли к равномерному и мощному обстрелу Дома. Стало ясно – дело нешуточное.

Стало ясно, но, конечно, не мне. Для меня просто продолжало грохотать. То там. То здесь…

Огромный же Дом, домище… Величественные кабинеты. Отделка стен, лоск, сверкание ламп и люстр (хотя и обесточенных). А какая властная игра дверей! А отблески отлично прописанных должностей на табличках – целый путеводитель по высшему чиновничеству! ЗАВЕДУЮЩИЙ ОТДЕЛОМ… ЗАМЕСТИТЕЛЬ МИНИСТРА… РЕФЕРЕНТ… Фамилии частично выдернуты. Прибраны. Фамилий нет. Испарились на тревожные дни.

Зато я здесь… Мощный кишкообразный лабиринт… А я внутри… (В кишках Власти.) И какой Власти, не хер воробьиный – ВСЕ-РОС-СИЙ-СКОЙ!) Правда, моему торжеству, моему нанюханному веселью (так сказать, личному и ни с кем не делимому всероссийскому триумфу) мешало то, что я нет-нет и вжимал голову в плечи. Скотство! Проклятый нутряной страх не давал словить хотя бы минутную радость.

И еще мерзкий скрип битого оконного стекла под ногами… Под подошвами… И штукатурка…

Но именно здесь на этаже (важно!) я вскрикивал на каждый мощный ша-ра-рах. Их было три таких. Три подряд. Я вскрикивал и даже приседал. Вот это лупят! Пробоины в стенах! Опять же как синие цветы… Возникали – и сразу на глазах распускались. И каждый раскрывавшийся бутон тотчас показывал мне (едва я с ним поравняюсь) кусочек синеющего неба. Уже темно-синего.