Опасное увлечение - Керриган Берн

— Если это — кошмар, вы кричите и бежите в страхе. Запираете меня здесь одного навсегда. Если это — сон, вы целуете меня и отдаетесь мне.

С каждым произнесенным им словом ее нутро сжимало болезненную пустоту, которую она не могла понять. Ей не хотелось, чтобы он остановился.

Ей хотелось, чтобы он повторил.

Он сосал мочку ее уха, влажный прилив между ног заставил Милли прикусить губы, сдерживая стон.

— Я ощущаю вас настолько реальной, потому что я был в вас. Потому что знаю теплоту вашей кожи и ваш аромат. — Арджент отпрянул, его тело напружилось той характерной неподвижностью свернувшейся змеи, готовой напасть. — Что будет сегодня ночью, Милли? Сон или кошмар?

Не давая себе передумать, Милли схватила его за плечи и притянула к своим губам. Она не могла сделаться кошмаром. Не для него — того, кто так много пережил.

Его стон утонул у нее во рту, и Милли обвилась вокруг него, словно он ее якорь в темноте. Ее пальцы едва сошлись на его широкой спине, а ее ноги… о, ее ноги смогли обхватить его узкие бедра и захватить и прижать к нему место, которое пульсировало так неистово, что казалось, повергало ее на грань безумия.

Вопреки сказанному, его сомнамбулическое исследование прекратилось. Поцеловала его, может, и она, но она была бы дурой, решив, что сможет им управлять. Более того, она оказалась никак не готовой к интенсивности его жаркого натиска. Его губы были твердыми и в тоже время полными. Движения грубыми и беззастенчиво чувственными. Он поцеловал ее злым ртом, тем, из которого вырывались угрозы, непристойности и жестокости, хотя подчас и слова любви, неподкупной честности. Он поцеловал ее как мужчина, неискушенный в поцелуях. Никаких ухищрений, утонченных приемов или уклончивости. Он поцеловал ее как мужчина, неистово желающий ее. Как страждущий излиться в нее. Это был поцелуй хозяина. Бесстыдный поцелуй. Поцелуй мужчины, знавшего свои грехи и отпускавшего их себе. Поцелуй убийцы.

В беспокойном разуме проносилось множество неприятностей и тревог, и каждое касание его бархатного языка, каждое нажатие его требовательных бедер утишало и отдаляло их, пока не осталось лишь два задыхающихся, сцепившихся в предельной близости тела, лежащих в темноте.

Милли подумалось, что на какое-то время они, кажется, растворились друг в друге. Возможно, она перестала быть собой, а он остался где-то в другом месте. Они перестали быть актрисой и убийцей. Матерью и охотником. Они были мужчиной и женщиной. Они жили в этом мгновении. В этом поцелуе. И если бы одного из них не стало, они оба сразу же прекратили существовать.

Или, быть может, пришли в себя и вспомнили, почему это ошибка.

Если таков его сон, Милли тоже не хотела пробуждаться. В объятиях этого опасного мужчины она чувствовала себя в безопасности. Как такое возможно? Почему она ему так доверяла?

Его большие руки нашли над халатом ее груди и сжали их. Сквозь тонкую ткань она почувствовала грубость его ладоней. Его мозоли царапали ее затвердевшие соски, исторгнув из ее горла тихий вздох удивления и признательности.

Ее ладони ласкали мускулистые бугры его плеч, всю их восхитительную ширину. Полоска его шрамов наполнила сердце Милли такой жалостью, что она подняла губы и поцеловала его в плечо.

Он напрягся и издал звук, значение которого она не поняла. Пока он не заговорил, она не могла сказать, одобрение это или осуждение.

— Не будьте ко мне добры! — грубо приказал он, рванув вниз ее длинную ночную рубашку. — Я не знаю, что делать, когда вы добры.

Он нагнулся, чтобы взять ее груди ртом. Его руки сжимали и тискали их, а язык облизывал соски, пока Милли не почувствовала, как горит все ее тело. Он лизал, покусывал, а потом тянул их, и из ее горла вырвался слабый стон. Она извивалась под его прикосновениями. Темнота питала ее смелость, скрывала румянец и усиливала каждое ощущение.

Она никогда не думала, насколько прекрасно ощущать себя лежащей под мужчиной. Качать, словно колыбель, нечто настолько теплое и мучительно манящее. В тот миг Милли показалась, что в позе, самой по себе вечной, как время, она почувствовала что-то уникальное.

Его грубый подбородок царапал мягкую ложбинку между ее грудей, и она напряглась, поняв, что его рот медленно опускался ниже, оставляя ее верх полностью обнаженным.

— Что вы делаете? — прошептала она.

— Ваш запах на моем теле, на руках сводил меня с ума от желания, — проговорил он у ее дрожащего живота. — Купаясь, я не хотел его смывать. Я хочу вкушать вас, пока вы произнесете мое имя.

Боже, она не могла позволить ему так поступить. Это слишком жестоко. Господи, кто этот мужчина? Где ее молчаливый убийца? Где мужчина, нагнувший и взявший, даже не сняв с нее одежды? А до того ублаживший ее в бальной зале и исчезнувший? Кто знал, что в своих снах он так бесконечно сексуален? Способен вдохнуть в нее жизнь и в то же время умертвить?

Грубые ладони раздвинули ее ноги, освободив пространство для широких плеч.

— Подождите! — выдохнула Милли, ошеломленная, перевозбужденная и внезапно ставшая крайне стеснительной.

— Нет.

Его зубы впились в нежную чувствительную кожу внутренней поверхности ее бедра, а едва его палец нашел ее влажные складки, она оросила его своим маслянистым желанием.

Она изогнулась от разливающегося в крови огня. Другую руку, обнявши ее бедра, он положил ей на живот, взяв ее в заложницы своего удовольствия.

— Я люблю вас такой. Распростертой, открытой мне и влажной, — грубо признался он. — Я хотел вас такой… Я просто не могу… — Он замолк, и воцарилось напряженное молчание.

«Не может что?»

Его палец проскользнул в нее, и все ее тело всколыхнулось от этой сладости. Воздух покинул легкие в порыве наслаждения.

— Так же, как в моих воспоминаниях — пробормотал он у ее бедра. — Мягкая… узкая… сочная.

Неготовые мышцы невольно сжали его палец, и он чертыхнулся.

— Извините, — выдохнула она.

— Никогда передо мной не извиняйтесь… — задыхаясь, глухо произнес он, вынув палец и вставив на его место два. Они скользили в ней уже не так легко, но продвигались благодаря гладкой влажности внутри. — Какая узкая, — пробормотал он. — Вы такая чертовски узкая… Боже.

Пока он вводил и снова вытаскивал из нее пальцы, Милли не могла говорить, могла лишь задыхаться и слабо постанывать. К ее крайнему разочарованию, он вытащил из нее пальцы и она недовольно застонала.

— Я мог бы проделывать это с вами каждую ночь, — выдохнул он.

Господи прости, он просто взял и облизал свои пальцы…

— Милли, мне этого мало, — развел он ее бедра своими плечами. — Мне нужно еще.

Его губы опустились и прильнули к тому самому саднившему и болевшему месту. Прикосновение так резко обожгло ее, что она вскрикнула и сжалась. Его язык теплой тяжестью лег в центр ее лона, его пальцы вошли по сустав и погладили ее изнутри.