Сент-Женевьев-де-Буа - Марина Юденич

— Оставь пожалуйста свои парижские реверансы. Моя maman, как ты изволишь выражаться самый что ни на есть настоящий упырь — и таких у нас в несчастной стране много — почти целое поколение, вымирающее, к счастью — Господи, что ты такое говоришь, Дмитрий?

— Правду. Ты вероятно никогда не задумывался, почему у нас все так плохо и медленно движется вперед, я имею в виду наши реформы, прости за официоз, словом — наше вживление в остальной цивилизованный мир. Вроде все — за, и законы принимают соответствующие, и « политическая воля» как сейчас принято говорить имеется, и материальные ресурсы еще ого-го — не все разбазарили, и социальная база — то есть люди, которые этого активно хотят, а не идет — и все тут! В чем же дело, спрашиваю я себя? И отвечаю себе — упыри Понимаешь, они даже не виноваты, что они упыри. Их воспитали такими и ничего с этим поделать нельзя — только переждать. Это целое поколение, да если, вдуматься, то и не одно, людей, которые не умеют жить иначе чем жили при советах. Когда было плохо и мало — но всем и у всех, исключения составляли либо «жулики» — но их периодически показательно карали, либо правящая каста — но за глухими заборами и тайно — никто ничего не видел, а думать уже почти разучились. За это можно было ничего не делать. Понимаешь — вообще ничего То есть целая страна, по крайней мере подавляющее большинство ее населения ничего не делало — то есть что-то конечно делало, но из рук вон плохо, медленно и мало В ту пору родилась классическая формула « Государство делает вид, что заботится о народе, а народ делает вид, что работает на государство». А потом вдруг взяли и враз попытались все изменить — просто перестали все( плохое и мало-напомню! ), но давать просто так Зато можно стало заработать много хорошего, но для этого надо было работать, пахать, нарушать законы, которые не поспевали за теми, кто хотел работать, рисковать деньгами, свободой, жизнью, словом « крутиться» — как тогда стали говорить с утра до утра без перерыва на обед и профсоюзного отпуска размером в двадцать четыре, или уже не помню сколько точно календарных дней. Так вот, подавляющее большинство народонаселения этой страны так жить захотело, потому, что не умело ( не учили никогда, напротив-вбивали к такому образу жизни устойчивое классовое отвращение — это правда ), боялось, ленилось, не верило, что получится, что завтра там, наверху не передумают и не вернут все обратно Оно, это подавляющее большинство предпочло нищать, голодать, месяцами ходить на работу и там по-прежнему ничего не делать или делать что-то очень плохо, не получать за это ни копейки, но и не пытаться уйти и начать что-то заново. И в этой огромной прослойке подавляющей части народонаселения, как в вате, глохнут все замечательные начинания и благие порывы Но они — не упыри. Они — их социальная база Упыри же, это моя матушка и иже с ней. Они перемен не хотят сознательно, потому что работать они также, как и «послушный им народ» не хотят и не умеют, но в отличии от народа при прошлой имперской власти имели — много и хорошо Конечно не так много и не так хорошо, как могут сейчас иметь те кто научился работать( и это их бесит дополнительно), но им хватало и того что было, они к другому не приучены. Так вот самое страшное, что «иже» — ее, матушки моей намного моложе и деятельней, они еще при власти и должностях, и они уже не ватный слой — они бетонная стена, правда закамуфлированная в модные демократические цвета. Об которую все разбивается и будет разбиваться. Правда, если цитировать их же бывшего вождя " стена, да гнилая, ткни — и развалится " Вот на то вся и надежда Ждем-с Против них — и это справедливо, черт побери, сама жизнь — они старятся, гниют, и в конце концов, прости уж что оскорбляю твою тонкую душу грубым своим материализмом — умирают. Так-то, мой друг А до той поры — ничего не изменится в этой стране радикально Так, фасады обновляем, красиво получается — видел я, как ты на Сретенку заглядывался но это все — косметика, внутри — стена. — Полякова словно прорвало За последние дни, да и за все время, которое они были знакомы с Куракиным он впервые говорил так долго и страстно. Обычно немногословный, ироничный до цинизма, уверенный в себе и, главное, как казалось тогда, совершенный и законченный эгоист, которого всерьез волнуют только сугубо личные интересы и проблемы — он предстал сейчас перед князем совершенно иным человеком, чем окончательно потряс того и породил в душе полное смятение чувств. Куракину даже и не пытался скрыть охватившее его волнение — Но послушай, не один же ты понимаешь это? Так почему же вы, я имею в виду прогрессивные люди…. ну прости, прости за пафос, но я очень волнуюсь, правда… Ты мне сейчас такого наговорил…. Так почему вы не говорите об этом вслух, не боретесь, вы же тоже, как я понимаю не последнее место занимаете в этой стране и ваши возможности позволяют вам….

— Слетать пообедать в твой Париж и купить виллу на Кипре. Шучу И кто тебе сказал, что не боремся? Боремся. По мере сил и возможностей Но понимаешь — все мы тоже родом оттуда, помнишь, в Париже, я говорил тебе, из «совка» и бороться нам приходиться сразу на двух фронтах — с упырями и с собой, вернее «совком», который внутри нас. И многие, знаешь, на втором фронте потерпели сокрушительно поражение — ну дали мне отщипнуть кусочек от пирога, не трогают, не отнимают — и ладно, не буду дергаться — может еще дадут, побольше И, знаешь, дадут Только потом..

. Что будет потом Поляков договорить не успел, дверь в кабинет отворилась и на пороге появилась Александра Андреевна, одетая теперь в строгий синий костюм — Я накрыла чай в гостиной, прошу, чем богаты… — церемонно, но по-прежнему сухо пригласила она Однако Поляков возразил ей и довольно решительно — Извини мама, ты так быстро нас покинула, я не успел тебе сказать — мы ограничены во времени и мне необходимо серьезно поговорить с тобой — Вот как. Любопытно Что ж, сын, поговорим Однако после — не в наших традициях отпускать гостей, я имею в виду твоего товарища, без чашки чая, ты знаешь Так что, прошу! — тон был почти приказным и Куракин послушно направился к двери, но Поляков намерен был настоять на своем — Хорошо. Пусть его сиятельство — он снова и совершенно очевидно, что нарочно почти вызывающе, дразнил мать, — так вот, пусть его сиятельство попьет чаю с отцом, а мы с тобой тем временем поговорим Я — то, слава Богу, в этом доме не гость А ты, насколько я знаю, терпеть не можешь официальные чаепития.

— Ерунду говоришь, не стесняясь товарища, впрочем, тебе не привыкать.

Сиди и жди. Пойдемте, Михаил, я познакомлю вас с мужем Они вновь прошли тем же коридором и отворив другую дверь, она ввела его в большую комнату, которую сама назвала гостиной Здесь все было совершенно иначе, чем в кабинете. Хотя мебель также была громоздкой, явно дорогой — из золотистой карельской березы, и старой. Однако дух витавший в гостиной ничего общего не имел с суровым аскетизмом кабинета Слегка утративший былую яркость ковер на полу являл собой цветущую поляну, сплошь покрытую самыми экзотическими и вроде бы даже напрочь отсутствующими в природе растениями, другой — соль же внушительных размеров ковер на стене, напротив, изобиловал фигурами и был копией с какой-то пасторали — пастухи и пастушки развились на зеленом лужке в окружении кудрявых существ, отдалено напоминающих овец, над ними в голубом небе парили одинаково пухлые ангелы и облака, на заднем плане виднелись башни замка и плескались лазурные воды озера — изображение также несколько утратило свежесть красок, но по-прежнему поражало их изобилием.