Спецназовец. Точка дислокации - Андрей Воронин

— Ты ошибаешься, — возразил Расулов. Он заметно помрачнел, но говорил по-прежнему спокойно и рассудительно, как будто не сидел прикованный наручниками к стене в подвале генеральской дачи под Москвой, а пил чай на веранде собственного дома в Махачкале. — Мое согласие или несогласие ничего для тебя не меняет. Может быть, все будет так, как ты говоришь, а может быть, и нет, но ты этого уже не узнаешь. Ты — покойник, Курбаши, а я не заключаю сделок с мертвецами.

— Ах да, я же не все сказал, — спохватился Курбанов. — Совсем из головы вылетело. Человек, который возглавлял отправленную за тобой группу, убит пару часов назад. Он был единственный из них, кто хоть чего-то стоил, остальные — просто пушечное мясо, более или менее квалифицированные исполнители. Теперь они просто разбредутся по домам, будут пить водку до полного посинения, рвать на себе рубахи и грозиться, что отомстят за командира. Так и будут грозиться, пока не сдохнут от белой горячки. А если все-таки попробуют что-то предпринять, пусть пеняют на себя. Тебе не на что надеяться, старый глупый пес, и твои угрозы в мой адрес — пустой звук, безобидное сотрясение воздуха. Твой Шапошников уже просто не успеет ничего для тебя сделать. Его единственный козырь бит, действовать по официальным каналам он не может, потому что это почти неминуемо приведет к взрыву, которого его кремлевские покровители так стремятся избежать. Так что выбор у тебя невелик: либо принять мое предложение, либо сдохнуть. Черт, я вообще не понимаю, зачем с тобой вожусь! Шлепнуть тебя, свалить это на Шапошникова, потом шлепнуть его, свалить это на твоих родственников, и пошло и поехало — кошка за Жучку, Жучка за внучку… А? Что скажешь, уважаемый Магомед?

— Да, это меняет дело, — помолчав, неохотно признал Расулов. — Мне надо подумать.

— Думай, Магомед. Даю тебе ровно сутки. Завтра вечером в это же время ты станешь либо моим компаньоном, либо куском мертвечины в придорожной канаве. Думаю, бродячие собаки успеют хорошенько полакомиться тобой, прежде чем кто-нибудь найдет твое тело. И моли своего Аллаха, чтобы это были именно собаки, а не свиньи! Хорош конец для правоверного мусульманина, не правда ли?

Он встал и, посмеиваясь над собственной шуткой, вышел из камеры. Явившийся вместо него охранник вынес стул, освободил пленника от наручников и вышел. Щелкнул электрический замок, из коридора послышались удаляющиеся шаги и глухой лязг стальной решетки, преграждавшей выход из подвала. Когда в камере снова воцарилась тишина, Магомед Расулов лег на кровать и, глядя в потолок, стал мысленно прощаться со всеми, кого знал и любил.

* * *

Когда Жук выгрузился из пропахшего потом, чесноком и несвежими носками салона, была уже глубокая ночь. Несмотря на это, на заставленной потрепанными рейсовыми автобусами парковке около рынка яблоку негде было упасть. Яркие ртутные фонари заливали все вокруг своим мертвенным зеленовато-голубым светом, скверно одетые люди, почти сплошь мусульмане, суетились вокруг, как обитатели разворошенного муравейника, — волочили куда-то неподъемные клетчатые баулы, катили тележки, нагруженные все теми же баулами, толкались, ссорились, пили чай из пластиковых стаканчиков, курили или, собравшись кучками, что-то обсуждали. Слышались гортанные оклики, повсюду звучала чужая речь; табачный дым, смешиваясь с гарью дизельных выхлопов, поднимался к мутному небу и плавал под фонарями рваными сизыми космами. Все это немного напоминало плацдарм, захваченный вторгшимся на территорию России агрессором, в ночь накануне большого наступления.

Придерживая на плече лямки полупустого рюкзака, Жук протолкался через это столпотворение и остановился на бровке тротуара, чтобы закурить сигарету. Его чувствительно толкнули в спину, едва не сбив с ног, и везущий перед собой тяжелую тележку кавказец, варварски коверкая русские слова, посоветовал ему перед выходом из дома надевать глаза. Он сделал это на ходу; Жук проводил его тяжелым, многообещающим взглядом, которого кавказец, на свое счастье, не заметил.

Все-таки закурив, Валерий посмотрел на часы. Неглубокий, то и дело прерывающийся сон внутри трясущейся жестяной коробки автобуса не принес облегчения. Голова была тяжелая, как с похмелья, все тело затекло от долгого сидения; Жук чувствовал себя до неприличия мятым, грязным, ни на что не годным да вдобавок ко всему еще и чертовски голодным.

Последнее, к счастью, было несложно поправить. Отыскав взглядом вывеску круглосуточного кафе, Валерий взял курс на его грязноватую освещенную витрину с рекламой восточной — а то какой же еще! — кухни. В кафе, как и на парковке, оказалось людно. Здесь было накурено, хоть топор вешай, но спиртным не пахло, что нисколько не удивило Жука: здешний контингент считал употребление крепких напитков тяжким грехом, хотя не имел ничего против наркотиков.

Он заказал чебуреки и чай, отыскал в углу свободный столик и, усевшись, закурил новую сигарету в ожидании своего заказа. Сморщенный рюкзак лежал на соседнем стуле. Жук заметил застрявшую в застежке клапана жухлую травинку и подумал, что она проделала чертовски длинный путь от трещины в скале, где росла, вцепившись корешками в скудную почву, до этого вот стула в дешевой московской забегаловке. Он украдкой понюхал свою одежду, но почудившийся ему запах гари исходил не от нее, а из кухни.

Жук знал, что до ангела ему далеко, и давно перестал переживать по этому поводу. На его счету было много всякой всячины, о которой не станешь рассказывать знакомым за кружкой пива; теперь к длинному списку его прегрешений добавилось несколько новых строчек, но что с того? Если кто-то хотел, чтобы Валерий Жуков жил, как святой, зачем было обучать его дьявольскому ремеслу убийцы? Война — наркотик посильнее героина, это давно доказано учеными, и психологическая зависимость тут ни при чем. Острые ощущения способствуют вырабатыванию организмом веществ, которые ничем не отличаются от наиболее распространенных в наше время наркотиков. Точно так же действует механизм любой зависимости — пищевой, никотиновой, алкогольной. Получение удовольствия — сугубо химический процесс; у каждого из нас свой наркотик, и разница между людьми заключается лишь в том, кто на какой игле сидит. И именно этим, а не какими-то высокими соображениями объясняется то, что на заброшенную Ти-Рексом приманку клюнули все, даже Спец, который, помнится, во всеуслышание клялся, что больше никогда не возьмет в руки оружие. Можно сколько угодно отрицать очевидное, но все они просто-напросто наркоманы, не мыслящие существования без все увеличивающихся доз опасности и насилия. И пусть в них бросит камень тот, кто действительно считает, что мир в его нынешнем состоянии может просуществовать без профессиональных солдат хотя бы неделю!

Немолодая некрасивая таджичка поставила перед ним тарелку с чебуреками и стакан мутноватого зеленого чая. Чебуреки оказались основательно пережаренными и наводили на мысль о незавидной судьбе бродячих животных, но Жук, во-первых, был голоден, а во-вторых, умел, когда хотел, не обращать внимания на происхождение и качество пищи. На войне, да и позже, на гражданке, ему не раз доводилось питаться подножным кормом и спать где придется. Но, как ни странно, все случаи бессонницы и расстройства желудка, которые он мог припомнить, почему-то случались с ним не в поле, где он спал в грязи и ею же питался, а дома, в уютном загородном особнячке, где к его услугам было все, чего душа пожелает, от самых свежих продуктов и дорогих напитков до чистой мягкой постели и суперсовременной ванны со всеми мыслимыми наворотами.