Цицерон. Между Сциллой и Харибдой - Анатолий Гаврилович Ильяхов

Карфаген… Если грянет война с галлами или парфянами, мы не хуже своих матерей будем стремиться сохранить отечество. Но мы не станем вносить деньги для убийства оставшихся в живых римлян.

Пособники триумвиров пытались силой стащить Гортензию с ростр, но на защиту бросились разъярённые женщины. Триумвиры возмущались и угрожали расправой, но пришлось до конца выслушать речь защитника. В итоге пришлось аннулировать скандальный закон, но взамен придумали ещё один способ пополнения казны – установили особый налог на граждан, владевших имуществом стоимостью более чем на сто тысяч сестерций – с него полагался пятидесятипроцентный налог.

Но и этого оказалось недостаточно, и тогда жителям Италии пришлось выплачивать налоги за несколько лет вперёд и продавать свои земельные участки, чтобы погашать долги за всё новые и новые пошлины.

Глава шестнадцатая. Дорога в вечность

Волчица Фульвия

После смерти Цезаря огромный дом Марка Антония превратился в политический штаб, а заправляла здесь всем его супруга Фульвия, показавшая себя настоящим «диктатором». Она принимала прошения от делегаций из областей Италии и римских провинций, предлагала мужу кандидатуры для назначения на государственные должности, при этом без стеснения брала деньги «за содействие» в решении разных вопросов. Цицерон знал это и обвинял Антония в том, что его «жена устраивала аукцион провинций и царств, поддерживая материальное состояние мужа…».

* * *

Для Марка Туллия Цицерона предательство Гая Октавиана представилось неожиданным падением в бездну. Сей молодой человек с учтивым выражением на лице обманул шестидесятитрёхлетнего опытного в таких делах сенатора? Судя по всему, он уже не в состоянии повлиять на ход событий, не понимал, что делать дальше…

Всего полгода назад Цицерон, пользуясь влиянием в Сенате и поддержкой официального наследника Цезаря, добился почти неосуществимого – признания Антония «предателем государства и врагом римского народа». Но он недооценил способности его супруги, Фульвии.

Это был её третий брак. Она была замужем за Публием Клодием Пульхром, погибшим в стычке с Милоном на Аппиевой дороге. Затем три года была в браке с трибуном Гаем Курионом, пока неожиданно не овдовела. Правда, печалилась она недолго и уже через полгода обрела нового супруга, Марка Антония, которому помогала сотрудничать с Гаем Юлием Цезарем.

Сейчас же, исходя из абсолютной безнадёжности положения мужа, она призвала на помощь друзей из сенаторов-цезарианцев и мать Марка Антония, влиятельную в аристократических кругах особу. В траурных одеяниях женщины вместе с малыми детьми и профессиональными плакальщицами ходили ночами с факелами по городу, стучались в дома знатных граждан, умоляли пожалеть Антония – любимого сына, супруга и отца. Они стояли целыми днями у входа в курию, где заседали сенаторы, и с раздирающими слух воплями останавливали всех, кто заходил и выходил, падали на колени, призывая к милости и состраданию…

Наблюдая унижение знатных матрон, слыша стенания и жалобный плач детей, суровые римляне «сдались». Они вспомнили заслуги Марка Антония в войне с внешними врагами республики, на фоне которых его преступления не казались уже такими страшными. И сенаторы изменили решение в пользу Марка Антония, а когда обвинения в измене сами собой снялись, смертельная опасность для него и его семьи миновала. Консул вернулся на военную службу, и Сенат передал ему командование частью своей армии.

Возглавив легионы, прибывшие из Македонии, Марк Антоний отправился к месту службы – в Брундизий. Фульвия его сопровождала. В Брундизии новый военачальник столкнулся с неповиновением легионеров из-за долгов по жалованью. Антоний смог договориться с ними, и мятеж был предотвращён, но Фульвия потребовала от мужа крайне жестоких мер к зачинщикам. Как Антоний потом говорил с трибуны Сената, «на глазах у своей жены – женщины не только самой алчной, но и самой жестокой из всех – он приказал перерезать горло храбрейшим мужам… На ней кровь наилучших граждан Рима!». После его выступления Фульвию в Риме справедливо называли не иначе как «бестия» или «злобная фурия».

Используя благоприятную для семьи ситуацию, Фульвия выдала дочь от второго брака, Клодию, замуж за Гая Октавиана. Породнившись с подающим надежды молодым человеком, тёща способствовала сближению мужа с зятем в тройственном союзе. Именно она внушила мужу, что злее врага, чем Марк Цицерон, для него не может быть. А когда узнала о создании проскрипций, настояла на том, чтобы имя ненавистного Цицерона попало туда первым. Она не могла простить старому оратору оскорблений – того, что он слишком часто презрительно называл её «блудницей» и «полководцем собственного мужа» (за то, что Марк Антоний безропотно повиновался ей даже в военном деле).

Погоня

О том, что триумвиры внесли Марка в «кровавые списки», он узнал в тускуланском имении, где находился вместе с братом и племянником. Помпоний Аттик немедленно прислал своего раба с запиской, предупреждавшей о смертельной опасности. В ней он умолял, чтобы Марк не терял времени и скрылся за пределами Италии. Но Цицерон ответил: «Благодарю за совет. За смертью далеко ходить не надо». Он также написал, что ему приснился олень с огромными рогами, которого преследовали собаки. Они выгнали животное на охотников, которые убили его. А когда разделывали тушу, голову отсекли и подвесили на ствол дуба, словно нос вражеского корабля – на ростру…

Квинт и Тирон, как и Аттик, настаивали на том, чтобы Марк бежал. Но его внезапно охватил животный страх, мешающий принять хоть какое-то разумное решение. Он лежал в постели, словно насильно обездвиженный, отказываясь от еды. А в разгорячённой от тревоги голове метались мысли о том, что Фортуна перестала ему покровительствовать, хотя и умом, и энергией, и всеми делами своими он не раз доказывал, что достоин её внимания…

Так продолжалось до тех пор, пока Квинт едва ли не принудил брата повиноваться здравому смыслу. Крепкие рабы подхватили хозяина, уложили в лектику и понесли в гавань Астуры, откуда он должен был отправиться на проходящем судне в Македонию, к Бруту. По слухам, тот располагал значительными силами, чтобы противостоять легионам триумвиров, и Марк мог рассчитывать на его помощь. Когда, придя в Македонию, Брут призвал к оружию молодых римлян, именно сын Цицерона – семнадцатилетний Марк, находившийся в тот момент в Афинах, командуя конным отрядом у Цезаря при Фарсале, – откликнулся первым. Брут писал Цицерону, что его сын – искусный и храбрый командир, и осчастливленный отец отправил своему наследнику рассуждения «Об обязанностях» – своё последнее и, очевидно, лучшее произведение…

Это приятное воспоминание немного встряхнуло Марка, и он стал более оживлённо реагировать на слова Квинта, сопровождавшего его.

– У нас недостаточно денег и продовольствия, – услышал он уже совершенно отчётливо. – Будет лучше, если я вернусь. Прихвачу всё, что нам понадобится в путешествии. Неизвестно ведь, как долго оно продлится. А ты, Марк, продолжай путь. Найдёшь корабль – и отправляйся к Бруту. Я догоню тебя.

Братья крепко обнялись и в слезах расстались…

* * *

Тем временем в тускуланское имение ворвались вооружённые люди во главе с центурионом Гереннием. Он устроил в доме полнейший разгром, начал допытываться у домочадцев, куда направился Цицерон. Но все стойко молчали… Все, кроме одного. По иронии судьбы этим человеком оказался вольноотпущенник Квинта, которому Марк «покровительствовал с детства, дал благородное воспитание и отличное образование, за что прозвал его Филологом». Неблагодарный, он не устоял перед соблазном получить вознаграждение за предательство и всё рассказал.

Как раз в этот момент Квинт с сыном вернулись в Тускулан и… пали оба от меча Геренния.

* *