Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Ричард Фаринья

Какой этос, старик?

Простой.

Так объясни мне.

Ты будешь слушать?

Постараюсь.

Хорошо. Я могу пребывать в иных формах.

В формах?

В объектах.

Как?

Пришлось научиться. Если мимо пролетала птица — цапля или журавль — я мог взять ее внутрь себя, лететь вместе с нею над рекой, нырять за пропитанием, страдать от ее хрупкой боли. Если в пустыне застывал камень, я мог слиться с его тканью, собирать солнечный жар, рассветный холод, каждой своей клеткой чувствовать ветер, превращаться в пыль, смешиваться с потоком. Если на земле лежала мертвая кобра, я мог войти в ее плоть, гнить, пока кожа не сползет с мякоти, стать пищей для мух, вернуться в землю.

Довольно жутко, старик.

Вот так же беспокоилась моя душа. Освободи сознание от бремени образов, Гноссос. Отбрось опыт. Вину или страх. Даже голод или любовь. Теперь видишь?

Может быть, старик, не знаю. Говори еще.

Ты перестаешь быть собой, ты входишь в другое. В плоть, мрамор, кожу. В вены, волосы и кости. Вот и этос.

Не понимаю.

Перерождение.

А-а.

Это просто. Рассказывать дольше.

— Нет.

— А?

— Так нельзя.

Он отвернулся от журчащего ручья и обнаружил у себя за спиной Бет — босую, в сари. Силуэт четко вырисовывался в ночи, но лицо оставалось в тени, и ветер бросал ей в глаза волосы.

— Нельзя тебе здесь. Ты себя губишь.

— Что ты тут делаешь, Бет? Сейчас ночь. Ты слышала, как я встал? — Он дрожал от холода, ему вдруг стало неловко от мысли, что она незаметно шла за ним следом. Вместо ответа Бет осторожно подняла палец и указала на дом. В жесте чувствовалась неистовая и напряженная решимость.

— Никогда, — сказала она. — Он не даст тебе даже намека на осмысленный ответ. Никогда, Гноссос.

Свихнулась. Бред полуночницы.

— Кто? Который час? Чего ты тут бродишь, да еще в таком виде?

Она перевела взгляд на его набедренную повязку и саркастически рассмеялась.

— Жалкий слепец, ничего не видишь.

— Что я должен видеть?

— Калвина, дурачок. Тень брамина, в которую превратился мой муж.

Ветер бросал ей волосы на щеки и в рот, но она даже не пыталась отвести их в сторону. Сари распахнулось, и в тусклой темноте сверкнули ноги. Гноссос не смог отвести глаза. Ноги были как мел.

— Почему тень? — спросил он, пытаясь загладить этот взгляд. — Что вообще происходит?

— Ты сам растравляешь свою рану.

— Пожалуйста, Бет, иди спать, а? Мне тут надо кое в чем разобраться.

— Будь он проклят, — безжалостно прошептала она и закрыла глаза. — Что бы ни случилось, будь он проклят.

По бедру бежали мурашки, и он потер их рукой.

— Что происходит, старушка? Я тихо сижу у воды, никому не мешаю, пытаюсь кое в чем разобраться.

— Ты погибнешь, вот что.

— Погибну? С чего вдруг все заговорили о гибели? На всякий случай, если ты еще не знаешь — тут в округе бродит сумасшедшая обезьяна.

Бет откинула волосы за спину и упала рядом с ним на колени; потом неожиданно, импульсивно, таким же резким движением, каким Грюн хватал его за руку, сжала ладонями его виски и посмотрела прямо в глаза. Несколько секунд тишину нарушал лишь ветер и бормотание ручья.

— Зачем ты здесь ? — прозвучал вопрос. — Сейчас, на этом берегу, зачем? Отвечай.

Не лгать.

— Не знаю.

— Знаешь.

— Ну, чтобы во что-то вникнуть.

— Во что?

Не лгать.

— Формы. Объекты, существа…

— Камень, — язвительно перебила она. — Цапля и рыба.

Он мягко отвел ее руки — внутри поднималась зудящая злость.

— Знаешь что, подруга, это ведь ты меня спрашивала, правда?

— Калвинский этос.

— Ага. И что теперь?

Вместо того, чтобы убрать руки, она еще крепче сжала его голову; пальцы двигались рывками, убирая волосы за уши.

— Он уводит тебя в сторону. Ты уходишь от себя.

Гноссосу было очень неудобно, однако возражать он не стал.

— Знаешь что, Бет, правда, сейчас ночь…

— Послушай меня, куда бы он тебя ни вел, ты не должен там оставаться. Ты обязан вернуться.

— Да отстань ты от меня!

— Ты должен вернуться — ты меня слушаешь?

Он вдруг резко вспыхнул.

— Ага, слушаю. — Затем, после уместной паузы: — Повтори, пожалуйста.

— Вселяйся в булыжники или в артишоки, если тебе так хочется, но ты должен вернуться к себе самому. Источник боли — внутри тебя, это самое главное.

— Источник боли?

— Калвин всю ночь разглядывает картинки с мартышками, ты знаешь об этом, он тебе говорил?

— Ничего себе, но ведь…

— Но ведь, черт возьми, Гноссос, он никогда ничего не найдет, потому что, прости, если я нарушаю вашу солидарность, ты создал его сам!

— Оно приходило за Кристин, а не за мной. Этот чертов демон — ее, не только мой.

— Ты создал его сам, Гноссос, только ты. — По-прежнему не выпуская его голову. — Поэтому он никогда ничего не найдет в своих оккультных компиляциях.

— Зачем ты его опускаешь, что вообще, черт побери, происходит? Ты всегда с ним соглашалась, он ведь, черт побери, твой муж!

— Меня от него тошнит, — призналась она свистящим шепотом, — Он мне до смерти надоел. — Ее рука тащила его руку внутрь сари, в складку, что вдруг распахнулась на ветру. Она провела его ладонью по животу, ниже пупка, вниз, туда, где ей было, о чем говорить.

О, нет, милая дева Мария, я касаюсь ее…

Но почти так же быстро она отпустила его руку и встала. Сари закрылось складками. Гноссос так и сидел в полном лотосе, рука по-дурацки торчала в воздухе.

— Булыжники и кости, значит? — насмешливо спросила Бет. А потом повернулась и пошла по болоту, растворяясь в сырой темноте деревьев.

И пока она не скрылась из виду, Гноссос сидел на мокрой траве, таращился в пространство и не мог шевельнуться. В какой-то миг он почти решился пойти за ней, но не пошел — впрочем, желание вселиться в пчел и рыб тоже сильно поколебалось.

Нелегкое это дело — вставать, затем тащиться по дорогам и полям к дому на авеню Академа. Но опасность растворялась вместе с ночью; демон с удобством, а может, с неудовольствием устроился у себя в пещере — и потом, что еще ему оставалось делать?