Исповедь социопата - М. Томас

Меня удивило, что он не принял мое предложение. Ретроспективно я понимаю, что список оскорбил его лучшие чувства. Думаю, я надеялась, что он, как сохранный и социально адаптированный аутист, поймет это мое предложение как попытку сохранить отношения, а не оскорбить его. Я надеялась, что уступка – решение встречаться с «аспергером» – избавит меня от беспрестанного хождения по минному полю эмоциональных состояний эмпата. Я надеялась, что смогу построить долговременные отношения с ним. Теперь я сомневаюсь, что мне удастся построить устойчивые отношения с кем бы то ни было. Выйду ли когда-нибудь замуж? Продлится ли брак хотя бы несколько лет? Мне кажется, что единственное, на что я могу рассчитывать, – это череда болезненных разрывов.

Я ужасна, когда дело доходит до разрыва отношений. Теряя интерес к человеку, я тяну его за собой до тех пор, пока он не уйдет сам. Я предпочитаю неудобство ненужных отношений эмоциональным бурным сценам. Я не понимаю, из-за чего люди впадают в эмоциональные состояния, и не выношу, когда они начинают плакать в ответ на мои слова и действия. Мне кажется, это просто дешевый трюк, особенно если меня знают и понимают, что мне совершенно недоступны их чувства и эмоции. Это то же самое, что требовать от инвалида-колясочника, чтобы он взбежал вверх по лестнице, или сердиться на ребенка, что он родился девочкой, а не мальчиком. Один из моих читателей написал: «Все люди с дефицитом эмоций приходят в отчаяние, сталкиваясь с эмоциональностью других. Это все равно что слушать проклятия на языке, которого не понимаешь». Действительно, один из самых надежных способов вывести меня из себя, рассердить или расстроить – это заплакать в моем присутствии. Итак, из-за того, что я всегда избегаю потери самообладания и боюсь вреда, который могу причинить, когда рассержена или расстроена, из-за того, что я всегда стремлюсь избежать ненужных неприятностей, я стараюсь избегать и эмоционально окрашенного прекращения отношений.

Психологи в большинстве своем считают, что социопаты не способны на любовь, но эта теория кажется мне глупой. Тот факт, что они любят по-другому, более расчетливо и эгоистично, чем эмпаты, не отменяет любви. Недопонимание проистекает из иллюзии, что способность любить – вид добра; из представления о том, что любовь – чистейший дар и он дается бескорыстием, а не эгоизмом. Я так не считаю.

Например, многие люди не имеют детей ради блага самих детей. Вы ничего не можете сделать тем, кто не существует. Неродившиеся дети никогда не заболеют, не будут мучиться, вызывая у вас сердечную боль. Но, когда я вижу, как моя сестра непроизвольно расплывается в улыбке, глядя на свою светленькую, розовощекую годовалую дочку, я понимаю, что нет более великой любви. Меня тоже захлестывает чувство любви к маленькому, еще не сформированному существу, и я знаю: эту любовь порождает записанный в моей душе генетический шифр. Этот ребенок – сплошное очарование. Одно ее присутствие сдвигает биохимические рычаги и нажимает гормональные кнопки, вызывающие у меня прилив радости. Щедрость и любовь – всего лишь симптомы и побочные эффекты физиологических процессов. Биологи-эволюционисты давно ломают голову над адаптивной ролью любви и присущих ей проявлений щедрости и доброты, полагая, что альтруизм обеспечивает выживание генов прямых родственников. Согласно так называемой теории инклюзивной готовности, человек склонен проявлять альтруизм в отношении других в той мере, в какой альтруизм способствует выживанию его собственных генов. Другими словами, вы делите половину генома с родными братьями и сестрами, поэтому склонны помогать им в большей степени, чем, скажем, двоюродным братьям и сестрам или племянникам. Правда, впоследствии эта гипотеза стала объектом довольно жесткой критики. Некоторые ученые утверждали, что выводы не согласуются с математическими расчетами. Но, каковы бы ни были причины, я очень люблю племянницу и готова бескорыстно помогать ей во всем. Мне интересно дарить ей вещи, вызывающие ее радость, и эта радость заражает меня сияющим и светлым ощущением счастья. Вы можете назвать это состояние как угодно – высшей радостью или экстазом. Мы все хотим испытывать это чувство, и социопаты здесь не исключение.

Когда мне только-только исполнилось 20, я научилась любить девочку по имени Энн. У нее были красивые глаза и длинные волосы, то и дело падавшие ей на лицо. Она была хорошим музыкантом, играла на одном из народных инструментов, который никогда не мог принести ей ни известности, ни славы. Но играла превосходно. Впервые в жизни, слушая игру Энн, я чувствовала, как по спине пробегает холодок, а кожа покрывается мурашками. Мне становилось буквально физически плохо, если я долго не видела ее. Невыносимо, если я не могла хотя бы один раз в несколько часов прикоснуться к ее бархатистой коже или просто прислушиваться к ее дыханию. Мне казалось, что она первый человек, по-настоящему меня разглядевший, и понимание заставило меня поверить ей, поверить так, как я никогда и никому не верила.

Мы познакомились на музыкальном конкурсе, но сначала она не обращала на меня особого внимания, до тех пор, пока не заметила, как я сцепилась с одним больным участником группы – рыжеволосым музыкантом средних способностей и с явными психологическими проблемами. Энн не стала сердиться, она лишь проявила любопытство. Для меня это был знак, что мы подойдем друг другу. Она отреагировала удивлением там, где другой отреагировал бы осуждением. Я спросила ее, почему мы до сих пор не подруги, понимая, что ей понравится такая прямота, честность и смелость. Она и в самом деле была очарована. «Я не вижу причин, чтобы нам не стать ими».

Мы провели вместе следующие три с половиной недели. Это случилось в самом разгаре остракизма, которому меня подвергли в колледже за то, что я прочитала записи в дневнике подруги. Никто в группе не хотел иметь со мной дела. Прежде до меня не доходило, насколько я одинока, насколько не хватает мне дружеского общения. Я все время старалась быть рядом с Энн, так очевидно, что ее друзья пришли в замешательство и даже спрашивали, не надоела ли я ей. Они не могли понять, как может такой хороший и добрый человек водить дружбу с такой отщепенкой, как я. Когда мы с Энн ездили в автобусные путешествия, я спала, положив голову ей на колени. Я испытывала неведомое раньше умиротворение. Такое чувство, что я наконец нашла надежную гавань, где можно укрыться от бури, бушевавшей вокруг меня так долго, что я уже не представляла себе, что значит плыть по морю в хорошую погоду и ощущать под ногами твердую почву. Оказавшись на уютном берегу, я отчетливо увидела, какой жалкой, продрогшей и промокшей была я, лишенная нормального человеческого общения, и мне очень не хотелось снова оказаться в бедственном положении. Вспоминая первые дни и недели с Энн, я всякий раз ощущаю острую боль. Одиночество никогда не бывает более невыносимым, чем когда оно заканчивается, потому что, борясь с ним, одинокий человек не замечает ужаса.

Энн смотрела на меня как на испорченную вещь, которую надо отремонтировать, и в определенной степени ей это удалось. Она показала мне, что есть более надежные способы удовлетворять мои потребности и что непременное условие – умение контролировать свои действия. До знакомства с Энн я была страшно импульсивной. Я бросала все, что не удавалось сразу, надеясь, что все образуется само собой. Я отправлялась в путешествия без денег. Я оскорбляла людей, задевая их за живое, но из этого часто не выходило ничего хорошего. Глядя на Энн и на ее образ жизни, я поняла: надо думать о будущем, жизнь без планирования не приносит ничего, кроме разочарований и неудобств. Я начала задумываться, почему так долго жила в условиях непрерывного дискомфорта.