Свое время - Яна Дубинянская

Любопытно, как оно у него устроено с уборкой. А заодно и прочие социальные службы: медицина, образование, например?.. или охрана правопорядка? Перестань, какое там «у него». Эжен Крамер давно мертв. Против него сыграло то, от чего он отказался добровольно и фатально, — время.

На углу пасется стайка подростков, все они кислотно-яркие и ни на кого, в том числе и друг на друга, не похожие — как и те, которых я видел в сети: несходство настолько явственно, что парадоксальным образом позволяет проводить параллели. Болтают, жестикулируют; замечают меня и двигаются навстречу, похожие на стайку разноцветных рыбок с кораллового рифа, по мере приближения рассыпаются, словно собираясь окружить. Наблюдаю за ними с любопытством исследователя, примечая то оранжево-синий рисунок поперек брови, то серебристое кольцо в нижней губе, то сверкающие камешки по краю ногтей. Внешние, декоративные проявления индивидуальности, которую тут, опять же вопреки нашим стереотипам, культивируют изо всех сил — видимо, в компенсацию отказа от частной собственности. Любопытно было бы пообщаться с этими ребятками, перекинуться хотя бы парой слов, оценить лексику и фразеологию; но, не дойдя до точки нашего пересечения буквально нескольких метров, вся стайка вдруг сворачивает в сторону, скрываясь в одном из домов.

Заворачиваю тоже. Поднимаюсь по ступенькам (ступеньки!.. давно позабытое ощущение периодического усилия в мышцах ног: ничего, еще могу, еще побеждаю, моложавый старик Эбенизер Сун), с усилием же толкаю механическую, без намека на электронику, дверь и вхожу. Ага.

Здесь они принимают пищу. Вернее, эвфемизмы тут не­уместны, попросту едят. А еще точнее, было в дни моей и Женькиной молодости такое словцо на грани приличия — жрут.

За длинным столом, заставленным самой дешевой и химической — чесночная эссенция и глутамат натрия так и бьют в нос, вызывая мощное слюноотделение, — да-да, весьма аппетитной жратвой сидит масса народу, самого пестрого, разительно несхожего между собой и одинаково голодного. Честное слово, пробирает ностальгия: культура застолья утрачена у нас безвозвратно, и не сказать, чтобы за всю свою жизнь в личном пространстве и хроносе я хоть раз пожалел о ней — но что-то же в этом было, в длинных ломящихся столах, в шумной компании, в общности удовлетворения самого древнего из инстинктов — здорового насыщения. Сглатываю. Ищу, где бы присесть.

— Тут свободно, — подмигивает белобородый старик, мой ровесник, если можно так условно выразиться. Похлопывает ладонью по сидению рядом с собой, как будто проверяет, не устроился ли там случайно кто-нибудь невидимый. Киваю, благодаря за приглашение, сажусь.

У старика василек в бороде, синее на снежно-белом, бы­ли когда-то и у нас такие цветы — а в плебс-квартале могли и сохраниться, почему бы и нет? Присмотревшись, понимаю, что цветок искусственный, дешевая поделка из поли­этилена с каплями застывшего клея. Пасторальная близость пле… то есть Мира-коммуны к природе — тоже наш ни на чем не основанный стереотип. Старик жует, осыпая бороду крошками.

— Кушайте, — предлагает мне.

Намазываю кусок хлеба чем-то бледно-желтым — и кушаю, чего уж там, рисковый старик Эбенизер Сун. Вкусно.

— Вы наш гость?

Невнятно — желтая паста липнет к зубам — изображаю удивление:

— Как вы догадались?

Машет руками:

— Это сразу видно. Ничего, обживетесь, станете своим, а пока оно даже неплохо — выделяться. Мир-коммуна дружелюбен к гостям.

— А к своим — не особенно?

— У вас иначе?

Напрасно он думает, что имеет дело с ровесником. Я гораздо больше повидал в жизни, я, древний старик Эбенизер Сун, и никому не делегирую свое право отвечать вопросом на вопрос:

— У нас — это где?

Несколько мгновений, длинных мгновений всеобщего абсолютного времени, он думает, не продолжать ли обмен вопросами. И все-таки выбирает другое. Старательно прожевав последний кусок и стряхнув с усов крошки, произносит с бесконечной любезностью:

— На задворках.

Мы встречаемся глазами — и начинаем хохотать. Беззвучно, по-стариковски, одинаково и всепонимающе. На задворках. В плебс-квартале. Мы стоим друг друга, и это естественно — так устроены люди, так устроена жизнь, в которой мы, как ни крути, оба успели кое-что повидать и понять.

Вокруг жрут. В основном молодые, патлатые и бритые, красные и черные, вызолоченные и утыканные невесть чем, голые и замотанные в несусветное тряпье, совершенно одинаковые. Уверен, мой правнук Игар смотрится тут органично, наверняка его на голубом глазу принимают за своего. Жрут и пьют, ни на секунду — общую для всех — не задумываясь о том, кто их тут, собственно, поит и кормит. Общество потребления в чистом виде, вот кого ты вырастил тут, Женька Крамер, подбросив своему народу кость в виде культа индивидуальности, чисто внешней и бесконечно дешевой, закупленной оптом на базах третьего мира — на мои, что характерно, экво.

Мир-коммуна. Окруженный, разумеется, задворками — а как же иначе?

Одного не понимаю: как они до сих пор не перемерли все от какой-нибудь кори или ветрянки? И не поубивали друг друга?

— В конце концов вам здесь понравится, — говорит, отсмеявшись, старик с васильком.

— В конце концов? Боюсь, у меня не так много времени.

Он поводит белоснежными бровями, похожими на маленькие облака. Понимаю, что седина у него, скорее всего, искусственно выбелена. Да и синева глаз подозрительна, чересчур в тон цветку.

— Вы привыкли к своему собственному времени, — что-то такое проскальзывает в его голосе, на грани пренебрежения и зависти. — Отвыкайте. Гражданину Мира-коммуны не принадлежит ничего, включая и время. С другой стороны, он и сам никому и ничему не принадлежит.

— Прекрасно. Только я, как вы правильно заметили, не гражданин Мира-коммуны. Я гость.

— Это ненадолго.

Опять слово-маркер из понятийного аппарата мира — да, все-таки мира, не будем уподобляться тем, кто считает все вокруг задворками, — живущего по иным принципам и законам. Киваю, принимая предложенные правила:

— Да я и не собираюсь задерживаться надолго.

Он сдержанно улыбается и тянется к столу, заставленному дешевыми деликатесами. Кажется, еще более плотно, чем было пару минут назад — глюк, аберрация восприятия? Обертки от псевдосырной массы, которую я сам же сорвал и скомкал в пальцах компактным шариком, на столе больше нет. Заглядываю под стол: нет ее и там; сам же отфутболил, не заметив? Вообще странно, он должен бы выглядеть в разы более разоренным и свинским, стол, за которым непрерывно жрут. Я определенно что-то пропустил, а любопытно.

— Вообще странно, — говорит собеседник, словно считывая мои мысли, и становится не по себе, хоть речь и идет о незначащих вводных словах. — Обычно гости Мира-коммуны — молодые люди. Те, кто ценит человеческую общность больше, чем свое время. Они остаются здесь навсегда, это естественно. А насчет вас я даже не знаю, что и думать. Вы-то зачем?