Сталинский маршрут - Александр Беляков

Трудно передать словами те чувства, которые мы испытываем, когда наши товарищи завоевывают новые мировые рекорды. Не чувство зависти, незнакомое советскому летчику, а чувство гордости за успехи своих товарищей наполняет нас. И как не радоваться последнему изумительному полету летчика-испытателя Коккинаки? Он сразу установил три мировых рекорда. А кто он? Сын грузчика, в прошлом сам грузчик. Он сын народа.

Народ, партия, советская власть воспитывают героев. Среди нас находится молодой учлет Женя Павлов. И из него, может быть, будет герой, потому что он предан Родине, искренно любит свою страну, Сталина, не пожалеет и жизни, если этого от него потребуют партия и правительство. Я знаю, своей работой вы докажете, что в Василеве не один, а десятки героев. В каждом колхозе, на каждом заводе у нас есть такие люди, которые могут стать героями!

Переименование поселка — высшая честь, которую вы оказываете мне. Ваше доверие я оправдаю. Здесь, перед вами, земляками, я клянусь, что проложу со своими товарищами еще не один сталинский маршрут. Если потребуется, я буду первым летчиком, который врежется во вражеские эскадрильи, и буду громить их, не щадя сил и жизни…

Товарищи земляки, ни своей работой, ни своим поведением я не позволю оскорбить вашего доверия. Всю свою жизнь до последней капли крови я посвящаю Родине… Всю свою жизнь до последнего вздоха отдам делу социализма….Вот в этом и есть мое счастье.

Этим летом, возвратясь из полета Москва — Северный полюс — США, я проводил свой отдых на крутом живописном берегу в верховье Волги, на моей родине— в селе Василеве. Потом на пассажирском пароходе «Михаил Калинин» я совершил прогулку вниз по Волге. На этом пароходе (раньше он назывался «Баян») 18 лет тому назад я работал кочегаром. Знакомые места вновь расстилались передо мной.

На Волге прошло мое детство. О селе Василеве в старом энциклопедическом словаре говорится так: «Жителей обоего пола 625, дворов 130, 4 церкви, 2 часовни, школа, 20 лавок, 4 трактира». Теперь Василево, конечно, не похоже на прежнее.

В этой слободе жили раньше водоливы, капитаны, котельщики, матросы. Поодаль от слободы, в старинном Городце с его высокой монастырской колокольней, которую старые лоцманы прозвали «Никола неотвязный» (ее было издалека видно) обитали купцы-пароходники Лапшины и Облаевы. Зимой слобода оживала. В затон вставали на ремонт землечерпалки и белотрубные пароходы речного надзора. К апрелю ремонт заканчивался, капитаны пробовали гудки. У каждой трубы был свой тон. Наступал день, когда над Василевом поднимался разноголосый хор гудков. Василевцы тогда говорили:

— Загудели… Скоро Волга тронется.

В этом затоне мой отец работал котельщиком. Домик наш стоял на высоком обрыве. Кругом, куда ни взглянешь, — поемные луга, отмели, беляны да плоты.

Старшему брату в 1904 году — в год моего рождения — было пять лет. Он хорошо помнит разговоры соседей, приходивших поздравлять нашу семью с новорожденным. Отец стоял гордый и молчаливый. Он не любил много говорить и на приветствия друзей отвечал скупо:

— Крепкий сын будет…

Я помню себя здоровым, задорным мальцом в старом отцовском пиджаке и в отцовских валенках. Лицо мое и руки обычно были покрыты густым слоем копоти.

Жили мы плохо, но я всегда был весел и жизнерадостен. После смерти матери моим воспитанием занялась старшая сестра Анна. Семи лет я поступил в сельскую школу. Учился прилежно…

Я очень обрадовался, когда отец повел меня на работу. Вместе со мной работали и другие ребята. Я был первым среди них. Никто не мог так быстро, как я, переплыть Волгу, так поднырнуть под илоты или уцепиться за руль идущей полным ходом баржи. Легкие у меня были такие здоровые, что я, ныряя под плот, успевал отсчитывать до сорока бревен…

Летом вместе с приятелями я уезжал рыбачить на лодках, зимой катался на лыжах и санках. К 12 годам я был уже сильным и храбрым подростком. Работа в затоне закалила меня. Каждый день по 10–12 часов я поднимал и опускал тяжелый молот.

* * *

В 1917 году мне было всего четырнадцать лет. Я только что окончил сельскую школу. Трудно мне было разбираться в жизни. Но нашлись товарищи, от которых узнал я о партии большевиков, о Красной Армии, о гражданской войне.

Вскоре я переменил свою профессию молотобойца и ушел работать кочегаром на пассажирский пароход «Баян».

В девятнадцатом году в Нижнем Новгороде, ныне Горьком, я впервые увидел гидросамолет. Мои детские мечты совершить что-нибудь необычное приняли новое направление: я стал мечтать о том, как бы самому научиться летать. Поводом к тому послужили рассказы об авиации одного моего друга, односельчанина — авиационного механика. Я расстался с пароходом «Баян» и пошел добровольцем в Красную Армию. Работая слесарем по ремонту самолетов в Канавинском авиационном парке, я узнал, что такое «мораны», «вуазены», «фарманы». Эти аэропланы казались мне чудом техники.

Целый год я работал в парке сборщиком самолетов и день, и ночь мечтал о полетах. Однако никто не собирался учить меня летать, — всем было не до меня. Молодую республику со всех сторон окружали тогда враги. Наши летчики летали на устаревших, продырявленных самолетах. Белогвардейцы же — на новеньких английских. И все же наши голодные герои побеждали сытых, прекрасно вооруженных белогвардейцев.

Помню, с какой завистью провожал я в воздух десятки раз чиненые самолеты, с каким усердием изучал я машины, как боготворил я летчиков, бравших иногда меня в полет. После каждого такого полета я приходил к заведующему производством нашего парка и упрашивал:

— Товарищ начальник, хочу быть летчиком!

Мне хотелось летать вместе с нашими летчиками, хотелось сразиться с врагами в воздухе… Тогда я начал много читать, беседовать со знакомыми летчиками и авиационными мотористами, — так постепенно я готовился к школе.

И вот, наконец, в 1921 году командование авиапарка удовлетворило мою просьбу и направило меня в Егорьевск в авиационную школу. Мы ее называли очень смешно: «терка», что обозначало «теоретическая школа». Это была первая советская школа летчиков, куда с фронтов, в серых потертых шинелях и рваных башмаках, приходили рабочие, чтобы поскорее научиться летать и снова вернуться на фронт.

Теоретическую школу я окончил в полтора года, и меня направили в практическую, которую я также окончил с хорошей аттестацией. Тогда меня зачислили слушателем Московской школы высшего пилотажа. Я окончил и ее с высокой оценкой, после чего меня направили в высшую школу стрельбы и бомбометания. В ноябре 1923 года я стал настоящим военным летчиком.

В поисках нового я не раз совершал слишком смелые, рискованные полеты…

Больше всего я любил повиснуть в воздухе головой вниз или ринуться с голубых высот в пике, испытывая при этом влияние центробежной силы, которая чудовищно вдавливает голову в плечи, так крепко прижимает к сиденью, что кажется, будто свернулся кольцом позвоночник. Во всем этом, казалось мне, есть та непередаваемая свежесть ощущений, понятная только тому, кто сам это проделывает… Я думал, что это и есть риск, но только много позже, когда стал овладевать искусством испытания машин новых конструкций, я понял, что настоящий риск не имеет ничего общего с мальчишеством.