Девушка в поезде - Пола Хокинс

Я слышу эти слова и начинаю задыхаться. Он и раньше говорил подобные вещи, но это было в самые ужасные дни, когда я его окончательно доставала, вызывала отвращение и он уже не мог сдерживаться.

Он устало продолжает:

– Ты упала на улице, плакала, была в полном дерьме. А почему ты спрашиваешь?

Я слишком долго не могу подобрать слов, чтобы ответить, и он продолжает:

– Послушай, мне надо идти. Пожалуйста, не звони мне больше. Мы уже через все это проходили. Сколько можно тебя просить? Не звони, не оставляй записок, не приходи сюда. Это расстраивает Анну. Ты поняла? – Он вешает трубку.

Воскресенье, 18 августа 2013 года

Раннее утро

Я просидела всю ночь в гостиной с включенным для компании телевизором, чувствуя, как страх то накатывается волной, то отпускает. И силы тоже – то оставляют, то вновь появляются. Мне кажется, будто я перенеслась во времени и оказалась в прошлом, и рана, нанесенная им, вновь открылась и болит. Это глупо, я знаю. Глупо было рассчитывать, что у нас с ним снова появился шанс, на основании одной-единственной беседы и нескольких мгновений, которые я приняла за нежность, в то время как они скорее всего были лишь проявлением сентиментальности и чувства вины. Но мне все равно больно. И я позволяю этой боли ныть, потому что, если буду загонять ее вглубь, она никогда не пройдет.

И так же глупо было воображать, что у нас со Скоттом появилось нечто общее, что я могла ему помочь. Вот и выходит, что я круглая дура. Но это не новость. Однако больше я не хочу ею быть. Я провела тут всю ночь и дала себе слово, что возьмусь за ум. Я уеду отсюда, уеду далеко. Найду новую работу. Верну себе девичью фамилию, порву все связи с Томом, сделаю так, чтобы меня было трудно найти. Если, конечно, этого кому-то захочется.

Я мало спала. Я лежала на диване и строила планы, и каждый раз, когда начинала засыпать, слышала голос Тома, причем совсем близко, будто он говорил мне прямо в ухо: «Ты была в стельку пьяной, грязной и вонючей». Сон снимало как рукой, и меня охватывал стыд. Но помимо стыда меня не покидало ощущение дежавю, потому что я слышала эти слова раньше – в точности эти слова.

И я не могла не начать вспоминать, как тогда проснулась и увидела на подушке кровь, как изнутри болела щека, точно я ее прикусила, какими грязными были у меня ногти, как раскалывалась голова, как из ванной появился Том с выражением обиды и злости на лице и как меня захлестнула волна страха.

– Что случилось?

Том показал мне синяки от моих ударов у себя на руках и груди.

– Этого не может быть, Том. Я бы не смогла поднять на тебя руку. Я в жизни никогда никого не била.

– Ты была в стельку пьяной, Рейчел. Ты хоть что-нибудь помнишь о вчерашнем вечере?

А когда он мне все рассказал, я никак не могла поверить, потому что это было совсем на меня не похоже. И выбоина в штукатурке, оставленная клюшкой от гольфа и похожая на выколотый глаз, смотревший на меня каждый раз, когда я проходила мимо, никак не вязалась с насилием, о котором он говорил, и страхом, который я помнила.

Или мне казалось, что помнила. Через какое-то время я перестала задавать вопросы о том, что сделала, или спорить, когда он об этом рассказывал, потому что не хотела знать подробностей, не хотела слышать самого худшего, узнать, что сказала и натворила, когда была той самой грязной, вонючей пьяницей. Иногда он грозился записать наш скандал, а потом дать мне послушать. Однако до этого так и не дошло. Он проявил милосердие.

Позже, просыпаясь в подобных ситуациях, я научилась не спрашивать о том, что случилось, а сразу извинялась и просила прощения за все, что натворила, и за то, что я такая никудышная, и клятвенно обещала, что больше подобного никогда не повторится.

И теперь это действительно так. И за это я должна благодарить Скотта: мне слишком страшно выйти на улицу ночью, чтобы купить спиртное. Слишком страшно, что я могу оступиться, потому что в этот момент становлюсь совсем беззащитной.

Я собираюсь стать сильной, а больше ничего и не требуется.

Веки наливаются тяжестью, и я клюю носом. Я почти полностью убираю звук телевизора, ложусь лицом к спинке дивана, устраиваюсь поудобнее, накрываюсь пледом и чувствую, что начинаю засыпать. И вдруг – бах! – меня поражает словно молнией, и я резко вскакиваю: перед глазами все плывет, и от шока я не могу дышать. Я вспомнила! Вспомнила!

Я была в подземном переходе, он подошел ко мне, залепил с размаху пощечину и попал по губам, а потом поднял руку с зажатыми в ней ключами. Я вспомнила жгучую боль от удара по голове, сдирающего кожу зазубринами бороздок.

Анна

Суббота, 17 августа 2013 года

Вечер

Я ненавижу себя за слезы, они делают меня жалкой. Но я чувствую, что силы мои на исходе, а последние несколько недель дались мне очень тяжело. И у нас Томом случился еще один скандал – естественно, из-за Рейчел.

Наверное, он назревал. Я вся извелась из-за записки, из-за того, что он солгал мне, скрыв их встречу. Я постоянно говорю себе, что это полная чушь, но не могу избавиться от чувства, что между ними что-то есть. Я постоянно себя спрашиваю: как он мог, после всего, что она ему устраивала, устраивала нам? Как он мог даже подумать о том, чтобы снова быть с ней? Я хочу сказать, что если поставить нас рядом, то ни один мужчина на свете не выберет ее. Не говоря уже обо всех остальных ее «достоинствах».

Но потом я понимаю, что такое иногда случается. Люди, с которыми вас связывает общее прошлое, не отпускают вас, и, как бы человек ни старался, он не может освободиться от этой зависимости и стать по-настоящему свободным. И через какое-то время может перестать сопротивляться.

Она заявилась в четверг, барабанила в дверь и звала Тома. Я была в ярости, но открыть не решилась. Если у человека есть ребенок, то он – его слабое место, заставляющее действовать с оглядкой. Будь я одна, я бы сумела дать ей отпор и поставить на место. Но с Эви я не могла рисковать. Я понятия не имею, на что способна Рейчел.

Я знаю, зачем она приходила. Она разозлилась, что я о ней говорила с полицией. Не сомневаюсь, что она хотела, чтобы Том запретил мне на нее жаловаться. Она оставила записку: «Нам надо поговорить, пожалуйста, перезвони мне при первой возможности. Это очень важно». Слово «очень» подчеркнуто три раза. Я ее сразу выбросила в мусорное ведро, но потом, подумав, достала и положила в ящик тумбочки вместе с распечаткой того злобного электронного письма и тетрадкой, куда я заносила все ее телефонные звонки и визиты. Журнал преследования. Улики, которые могут мне пригодиться. Я позвонила сержанту уголовной полиции Райли и оставила ей сообщение, что Рейчел опять приходила. Но Райли пока так и не перезвонила.

Я должна была сказать про записку Тому, знаю, но я не хотела, чтобы он злился, что я обратилась в полицию, поэтому просто убрала записку в ящик, надеясь, что Рейчел про нее не вспомнит. Но она, конечно, не забыла. И позвонила ему вечером. Поговорив с ней, он жутко разозлился.