Мертвая хватка - Андрей Воронин

Тропинка вывела его через перелесок в поле, где уже почти по колено поднялась какая-то зелень. Зелень красиво ходила волнами, стелясь по ветру, и Сорокин наблюдал за переливами зеленого и серебристого цветов с благожелательной улыбкой горожанина, неспособного отличить ячмень от пшеницы, а рожь – от овса, не говоря уж о какой-нибудь люцерне или, скажем, рапсе, который, по слухам, в последнее время вошел в моду в Белоруссии, прямо как кукуруза при Хрущеве. Для Сорокина, как и для многих других горожан, редко попадающих в деревню, вся эта зелень носила собирательное название – хлеба. Хлеба колосятся; а хорошие в этом году уродились хлеба!

Поймав себя на этих мыслях, Сорокин поморщился.

«Свекла заколосилась», – подумал он и невольно ускорил шаг: чувствовать себя этаким снисходительным городским невеждой было как-то неловко. Тут ему пришло в голову, каково сейчас должно быть Забродову, оставшемуся наедине со сложным дачным хозяйством Валерии Матвеевны, и он злорадно ухмыльнулся: бывший инструктор спецназа ГРУ был, если только такое возможно, еще худшим земледельцем, чем сам Сорокин. Впрочем, ухмылялся полковник недолго: представив, что скажет ему теща, увидев результаты забродовского хозяйничанья на своем огороде, он сразу погрустнел. «Вот ведь человек, – подумал он о Забродове, – вот ведь змей гладкий! И как это получается, что никто ему не может отказать? Прямо как в песне: и какая вдова ему б молвила „нет“? Ну ладно, теща – она все-таки женщина, да к тому же одинокая и не первой молодости, ей простительно. Но я-то!.. Я, стреляный воробей! Почему я-то не мог просто прогнать его взашей? А теперь он тещин урожай загубит, а расхлебывать эту кашу кому? Вам, товарищ полковник!»

Но по-настоящему рассердиться на Забродова у него не получилось. Слишком хороший выдался денек – солнечный, зеленый, голубой и при этом совершенно свободный. Никаких обязанностей, сплошные права! При таком раскладе даже поездка на дачу могла доставить полковнику удовольствие – и, между прочим, доставляла.

От пригородной платформы до дачного поселка напрямик было километров пять – пустяк для еще не старого, крепкого мужчины, каковым не без оснований считал себя полковник Сорокин. Он отмахал это расстояние примерно за час, в полном соответствии с памятными с детства условиями задачек из школьного учебника по арифметике: «Из пункта А в пункт Б вышел пешеход. Двигаясь со скоростью 5 км/ч, он достиг…» Ну и так далее.

День был будний, и на дачах было пустовато – не совсем пусто, конечно, но все-таки не так, как в выходные. Не дойдя до тещиного участка каких-нибудь ста метров, Сорокин буквально нос к носу столкнулся с пенсионером Павлом Федотовичем, или попросту Федотычем – тем самым усатым гунном, у которого Забродов спрашивал дорогу к даче Валерии Матвеевны. Насколько было известно Сорокину, лет пять назад Федотыч активно ухлестывал за его вдовствующей тещей, но получил, по его собственному выражению, «отлуп по полной программе». Мужик он, в принципе, был неплохой, но имел один существенный недостаток, присущий едва ли не всем пенсионерам, сколько их есть на просторах бывшего Союза, – повышенную общительность, временами переходящую в настоящую болтливость.

Федотыч с натугой толкал перед собой груженную выполотыми сорняками садовую тачку. Из-под усов у него, по обыкновению, торчала потухшая «беломорина», линялая фетровая шляпа с обвисшими полями была сдвинута на затылок, открывая изборожденный морщинами, лоснящийся от трудового пота лоб, а дряблое стариковское брюхо подпрыгивало и тряслось в такт толчкам и рывкам скакавшей по неровной дороге тачки. Увидев Сорокина, Федотыч с видимым облегчением выпустил ручки своего транспортного средства и с почти комичной обстоятельностью пожал полковнику руку.

– Привет сотрудникам наших славных внутренних органов! – торжественно провозгласил ядовитый старикан и принялся чиркать спичкой о разлохмаченный коробок, пытаясь раскурить потухшую папиросу.

Сорокин поздоровался, дал ему огня и вознамерился было тихо смыться, но Федотыч остановил его, поймав за рукав.

– Слушай, – сказал он, – я чего спросить-то хотел…

Этот, который сейчас у Матвеевны на даче обитает, он кто?

«Так, – подумал Сорокин с тягостным чувством, – начинается. Кто, кто… Конь в пальто!»

– Да так, – туманно ответил он, – знакомый. Садоводлюбитель на пенсии.

Федотыч хмыкнул, не выпуская из зубов папиросы.

– Садовод… Не знаю, какой он садовод, но на пенсионера он как-то не похож. Уж больно шустрый.

Сорокин все-таки не выдержал, поморщился. Федотыч заметил его гримасу и замахал руками.

– Что ты, что ты! Ни боже мой! Мужик – во! – Он выставил перед собой кулак с оттопыренным большим пальцем. Палец у него был черно-зеленый от земли пополам с травой. – Тут, знаешь, целая история вышла, пока тебя не было. Кстати, тебе, как внутреннему органу, должно быть интересно. Во вторник дело было, точнее, в ночь со вторника на среду. Сорокин подавил вздох, аккуратно поставил в траву свой пакет, закурил и приготовился слушать. Намек Федотыча на то, что дело может представлять интерес для «внутренних органов», ему очень не понравился. Он-то надеялся немного отдохнуть от этих самых внутренних дел, а тут – снова-здорово… "Чертов седой дурак, – подумал он о Забродове. – Никак ему неймется, вечно встрянет в какую-нибудь историю. – "

– Приехали, значит, из города какие-то, – продолжал между тем Федотыч, с места в карьер переходя на плавный повествовательный тон среднерусского акына – то бишь, не акына, а гусляра-баяна, – от которого Сорокина сразу потянуло в сон. – Я их толком не знаю, они только в прошлом годе дачу купили – у Солодовниковой вдовы, что ли..

Ну, сам знаешь, как нынешняя молодежь-то отдыхает – шум, гам, музыка на весь поселок. Часов до двух они мне спать не давали, а потом, слышь, затеяли на машине по поселку гонять. Ну и, натурально, въехали с пьяных глаз твоей теще в забор.

Сорокин, который нацелился было зевнуть, с лязгом захлопнул рот. Упомянутый забор он строил лично буквально прошлым летом, и каждый метр этого забора был обильно полит полковничьим потом и сдобрен отборными полковничьими матюками. Елки-палки, подумал Сорокин. Одних гвоздей два кило ушло! Все руки ободрал об эту чертову сетку. – А теперь что же: лыко-мочало, начинай сначала?

– Два пролета начисто снесли, – продолжал бессердечный Федотыч, посасывая «беломорину», – мало-мало до крыльца не доехали. Мне-то со второго этажа все видать как на ладони. Ну, одним словом, покуда они примерялись, как бы им машину свою из вашего огорода на руках вынести, выходит на крыльцо этот твой." постоялец. Пенсионер, значит, выходит. Чего-то он им сказал, они ему, как водится, ответили… Жалко, не слыхал я, о чем у них там разговор шел. Ну, да догадаться нетрудно, пьяные ведь они были, да втроем, да с девками… В общем, слово за слово, и полезли они твоего пенсионера руками хватать. Знаешь же, как они, молодые, нынче драться начинают: сначала, значит, надо за одежку человека потрясти, чтобы он перепугался, да матом его хорошенько обложить. – Словом, схватить-то они его схватили, да только я, честно говоря, так толком и не понял, что дальше-то было. Да и они, по-моему, тоже не поняли. Только что вроде стояли, а тут, гляжу, лежат кверху ногами и вставать вроде не торопятся, А приятель твой стоит над ними и вежливо так чего-то им объясняет. В общем, всю среду они забор твоей теще латали, к вечеру только управились и в город укатили. А в четверг вернулись на двух машинах – шестеро их там было или семеро, я не разглядел. И прямиком к вашей даче. Ну, брат, на это поглядеть весь поселок сбежался. Как он их, понимаешь!.. Любо-дорого глянуть, ей-богу. Насилу ноги унесли, а одного так и вовсе волоком тащили. Так в машину и загрузили, как мешок со свеклой. Вот тебе и пенсионер!