Скрут - Марина и Сергей Дяченко

Пока его защищает авторитет Скаля. Пока он еще «человек оттуда», но уже завтра придется выбирать между полноправной жизнью в Пещере и арбалетной стрелой в глаз…

Потому что там, на посту, только его и ждут. Он не умеет летать, он не ползает под землей, как крот, он заперт, как мышь в мышеловке, заперт, заперт…

Сверху посыпался песок вперемешку с мелкими камушками. Игар отпрянул — но то был Скаль. Человек в бинтах пощадит пришельца, не коснется его; впрочем, если Игару суждено приобщиться к миру Пещеры, лучше, чтобы приобщил его именно Скаль. Не так обидно…

— Почему ты мне помогаешь? — спросил он шепотом.

Скаль тяжело облокотился о крохкую известковую стенку. На покрытом бинтами лице ничего нельзя было прочитать.

— Почему, Скаль?..

— Потому что ты похож на меня. Тоже…

Он попытался усмехнуться; Игар сжал зубы:

— Нет… Я никогда… таким как ты. Ты сильнее…

Скаль молчал. Его единственный продолговатый глаз смотрел с непонятным выражением.

— Мне не выйти, — сказал Игар шепотом. — Никогда.

Скаль не ответил.

— Мне не выйти, — Игар почувствовал, как загнанная внутрь тоска подступает к горлу. — Мне никогда не найти… ее…

— Кто она тебе?

Игар прикрыл глаза. Илаза… Как далеко. Прохладная кожа, горячие губы…

— Нас сочетал Алтарь, — сказал он медленно.

Продолговатый глаз прикрылся.

— Я хотел спасти ее, — проговорил Игар с короткой усмешкой. — Я не сумел спасти ее. Я уже проиграл… Уже, — голос его дрогнул. — Скаль, — это решение пришло к нему прямо сейчас и показалась в этот момент единственно правильным, — ты бы не мог прикончить меня как-нибудь по-быстрому… Я уже устал, у меня сил не хватит, чтобы… жить, как ты…

Продолговатый глаз смотрел теперь сквозь него. Игар отвернулся, чтобы не видеть проступающих сквозь бинты гротескных черт.

— Ее звали Каммиа, — медленно сказал Скаль. — У нее были зеленые глаза… И, знаешь, такие желтые… как спелая дыня… такие волосы. И у нас остались двое сыновей… И они где-то там живут. А я их оставил… потому что у сыновей бабки и деды, любящие родичи… а она, как бы она здесь… без меня?..

— Вы встретитесь в золотом чертоге, — сказал Игар затем только, чтобы не молчать. Скаль вздохнул:

— Нет… Но она умирала счастливая. Я клянусь тебе, Игар.

Илаза умрет в одиночестве.

Он глухо, отчаянно, насмерть боролся с приступом совсем уж тошнотворной тоски; Скаль стоял рядом и смотрел. Он многое здесь повидал за этот год; видывал, наверное, и новичков, еще только тронутых болезнью, не умеющих поверить в свою судьбу, вопрошающих истерически за что, а почему именно я?!

— Вставай, Игар…

Что-то в этом голосе заставило его похолодеть. Скаль сейчас решит за него, и правильно сделает… Но как это бывает, посвящение в болезнь?! Разрешение вопросов, нисхождение судьбы… как?..

— Вставай, Игар… Солнце садится. Пойдем.

Стражей было пятеро, и все они то и дело поглядывали в сторону Пещеры. Безумец, стремящийся туда, заслуживает наказания; всякий же, выходящий оттуда, смертельно опасен. Его нельзя касаться, его надо загнать обратно, а лучше убить и тело сжечь…

Вот только обитатели Пещеры предпочитают, как правило, жизнь, даже жалкую, даже мучительную. Обитатели Пещеры очень редко лезут под стрелы — ну разве что помутившись в уме, от полного отчаяния…

Этот, страшный, как ночной кошмар, возник внезапно и ниоткуда. И он не был сумасшедшим — он был из тех, что тянут за собой других. В болезнь, в могилу, протянуть руку и схватить, и стражник, дежурящий на рубеже, в секунду превращается в узника, жалкое бесправное существо, обреченное на медленную смерть…

В стане возникла паника. Этот, явившийся из страшных снов, подволакивал ногу — но бежал все равно быстро, за ним развевались по ветру ленты грязных бинтов…

Потом оказалось, что в него трудно попасть. Он знал, как летают стрелы, он ни на мгновение не оставался на прямой — метался и уворачивался, хоть и казалось, что вся его нелепая фигура вот-вот развалиться, как башня из песка.

Потом его, наконец, достали, и сразу тремя стрелами. Несколько тягостных мгновений он продолжал бежать с торчащими из груди древками — а потом тяжело рухнул на колени, и рыжий стражник Вок, пьяница и забияка, клялся потом сотоварищам, что, умирая, пришелец из Пещеры улыбался и говорил: Каммиа…

А парня заметили слишком поздно. Поздно заметили парня, и не помогли ни стрелы, ни копья, ни изнуряющая погоня через холмы и колючий кустарник, ни прочесывание близлежащей рощицы — сгинул парень, растворился в наступившей ночи, и, скрежеща зубами, весь наряд поклялся друг перед другом никому ничего не говорить — потому что даром, выходит, селяне деньги платят, за ротозейство и поплатиться можно, упустили ведь, не шутка…

Не шутка, и когда рыжий Вок все-таки проболтался по пьяной своей привычке, всем, ходившим в тот день на пост, пришлось держать ответ. Все пятеро в скором порядке убрались, оставив в общинной казне немалый штраф, а на улицах поселка Утка — страх и настороженность; только косоглазая старуха, жившая в крайнем от дороги доме, ничего не боялась.

На чердаке у нее лежал в соломе подранок. Тот самый парень, из плеча которого она вытащила арбалетную стрелу.

* * *

Илаза, наконец, запнулась. Даже с Игаром… даже с ним ей не приходилось говорить так долго и так откровенно. С Игаром было достаточно взгляда, запаха, прикосновения… А сегодня она говорила долго, и произносила вслух слова, которые до того не смела сказать даже в мыслях. И вот — ее мать стоит перед ней, как живая, а вместе с матерью и Ада, и солнечный луч в пыльной комнате, и духота цветков стремянника, так хорошо изводящего прожорливую моль…

Она вспомнила то, о чем давно уже решила никогда не вспоминать. Зачем? Чтобы разбередить рану? Чтобы развлечься, прогнать скуку? Чтобы вызвать у этого, в ветвях, жалость?!

Полная откровенность может быть так же отвратительна, как прилюдное удовлетворение плотских потребностей. Сродни самобичеванию; возможно, она хотела наказать себя? Своей исповедью загладить… что?

— Можно спросить?..

Она крепче обхватила шероховатый, в продольных бороздках ствол. В объятиях дерева она чувствовала себя не столь одинокой; над головой у нее бесшумно присутствовал собеседник. Она скорее выцарапает собственные глаза, нежели осмелиться посмотреть на него.

— Почему вы… не сделали со мной… как собирались?..

Жалость. Где-то в ее рассуждениях промелькнуло слово «жалость»; неужели он имеет понятие о сострадании?! Это… можно было бы… Если это так, следует подумать над тем, чтобы…

Ей сделалось стыдно. Ее пощадили, избавив от наказания — она же видит в милосердии слабость и готова использовать ее в собственных интересах. Столь недостойная, неблагородная мысль…