Кавказская война. В 5 томах. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг. - Василий Потто

С этим-то Сулейман-агой Вачнадзе вошел в секретные переговоры, и когда ему удалось переманить его на русскую сторону, между курдами почти всех племен обнаружилось движение в пользу союза с Россией. Даже из отдаленного Диарбекира начальник племени езидов, некто Мирза-ага, прислал в то время Паскевичу следующее оригинальное послание: “Извещаю тебя незнакомый, но заочно любезный Паскевич, моя подпора и слава, что я езид, и хотя имею небольшое число народа, но в глазах турок считаюсь большим, и с помощью Божией сто человек моих курдов могут бить триста человек турок. Поэтому народ турецкий считает меня врагом своим. Я имею одну голову – и ту буду жертвовать за тебя, а со мной и весь народ мой также”.

Переговоры, таким образом, начались, и Паскевич, испросив у государя сто тысяч червонцев на предмет подобных сношений, не щадил ничего, чтобы привлечь на свою сторону турецких сановников и курдских вождей. Но одновременно с этим, чтобы не ставить себя исключительно уже в зависимость только от одной чужеземной силы, главнокомандующий решился обратиться и к другим источникам, более близким к нему,– к средствам земского народного ополчения. Средство это было, впрочем, ресурсом далеко не надежным, и старожилы Кавказа пророчили ему полную неудачу.

Нужно сказать, что мусульманские провинции при ханском управлении имели особый класс людей, моафов, освобожденных от податей, но обязанных нести повинности военной службы; к ним, по призыву ханов, присоединялись беки со своими подвластными и, таким образом, формировалась довольно значительная земская сила. Но войны в то время состояли или в разбойничьих набегах, или в отражении разбоев, а потому, как в том, так и в другом случае, жители охотно становились под знамена своих повелителей, ибо походы продолжались не долго, завоевания не простирались далеко и земское войско не отвлекалось от своих хозяйственных занятий. К этому нужно прибавить, что привилегия моафства, избавлявшая от податей, ценилась высоко в крае, что наступательная война каждому представляла случай нажиться и вернуться домой с полными вьюками награбленной добычи, и что, наконец, помимо всего этого, ханы нередко дарили поступавшим в милицию деревни, земли, мельницы, оросительные каналы, сады или предоставляли в их пользу различные сборы. На этих условиях не трудно было набирать охотников, и во всех трех ханствах всегда имелось наготове не менее двенадцати тысяч всадников.

Никаких подобных приманок не представлял поход в Турцию с войсками Паскевича. Обычай европейской войны, отводивший значительное место гуманности по отношению к жителям, не дозволял поощрять ни грабежа, ни насилия; моафы не могли также рассчитывать ни на земли, ни на сады, ни на другие благостыни – и набор милиционеров, не поощряемых никакими выгодами, казалось бы должен был встретиться с большими затруднениями. Но Паскевич думал об этом иначе. Еще в кампанию 1828 году ему удалось собрать ополчение, хотя немногочисленное, но служившее весьма усердно,– и он осыпал его наградами; честолюбие и гордость мусульман польщены были этим настолько, что когда, в начале 1829 года, Паскевич обнародовал прокламацию о созыве конных татарских полков, мусульмане наперерыв просили позволения записаться в них, стремясь раздобыть не добычу, на которую уже не рассчитывали, а блестящие успехи и славу русского оружия. Соревнованию этому поддались даже джаро-белоканские лезгины, вызвавшиеся добровольно поставить под русские знамена отборных всадников. Воодушевление охватило и Грузию. Предводитель дворянства генерал-майор князь Багратион-Мухранский и генерал-лейтенант князь Эристов, один из значительнейших помещиков Грузии, явились к Паскевичу с заявлением от лица дворян, что Грузии будет прискорбно, если в войне против турок примут участие одни мусульмане, и просили дозволения собрать грузинскую милицию, обещая выставить в поле до двадцати тысяч ратников. Паскевич поблагодарил князей, но отклонил до времени их предложение. Он приказал собрать только четыре конно-мусульманские полка, в составе шести сотен каждый, усилить число сарбазов в Нахичеванском и Эриванском полубатальонах, сформировать в Нахичевани конницу Кенгерлы[12], а в Баязетском пашалыке – пешее ополчение армян и конный полк из тамошних курдов.

На этих значительных ресурсах, которые, так или иначе, могли возместить ему малочисленность действующего корпуса, Паскевич и основал главным образом план своих будущих действий. Он предполагал с началом ранней весны, не ожидая уже прибытия рекрутов, открыть наступление на Арзерум с двух сторон, от Карса и от Баязета; а, между тем, поднять весь Курдистан, и, одновременно с движением войск, бросить всю многочисленную куртинскую конницу по дороге в Сиваз, чтобы стать на единственном сообщении Константинополя с торговыми и многолюдными городами Диарбекиром и Багдадом.

По взятии Арзерума войска должны были оставаться там довольно продолжительное время, пока подойдут рекруты и соберутся значительные запасы продовольствия. Тогда Паскевич предполагал идти через Сиваз и Токат к Самсунскому порту (близ Синопа) и оттуда, открыв сообщение с черноморским флотом, угрожал Скутари. Таким образом, вся азиатская Турция была бы разрезана надвое; и в то время, как курдам предоставлено было бы хозяйничать в левой половине этого раздела, флот должен был сделать сильную диверсию к стороне Трапезунда, чтобы удержать тамошних горцев от опасного движения на нашу операционную линию.

Поход на Трапезунд с главными силами Паскевич предполагал бесполезным. “Между Арзерумом и Трапезундом,– писал он государю,– лежат высокие горы, через которые идут только вьючные дороги. Орудия, доставляемые этим путем, перетаскиваются без лафетов на веревках, а потому провести туда осадную артиллерию нет надежды, а без нее нельзя овладеть городом, хорошо укрепленным и имеющим большой гарнизон из воинственных лазов”.

Паскевич не находил занятие Трапезунда важным даже в политическом отношении, в смысле возможности оказать давление на Турцию. Самое положение города, в стороне от главной караванной дороги, лишало его значения первостепенного пункта. От Трапезунда дальше по всему берегу Черного моря почти не было никакого сообщения; горные хребты оканчивались там во многих местах уже в воде отвесными утесами, а в других местах узкие тропы до того заросли вековыми лесами, что по ним с трудом проезжал одиночный всадник. Это и было причиной, почему караваны из Константинополя шли в Арзерум преимущественно сухим путем через Анатолию на Сиваз и Токат, приобретавшие, таким образом, значение гораздо большее, чем Трапезунд с его первоклассной гаванью. “Впрочем,– прибавляет Паскевич,– если бы политические обстоятельства, мне не известные, потребовали занятия Трапезунда, то лучше действовать с моря десантом, так как отряд, осаждающий Трапезунд с сухого пути, должен считать себя отрезанным от всех сообщений с Арзерумом, и, в случае неудачи, отступление ему будет уже невозможно; лазы, конечно, не преминут занять все горные проходы и заставят войска на каждом шагу пробиваться оружием”.

План этот отправлен был уже государю, когда в Тифлисе получили высочайший рескрипт с изъявлением воли императора, чтобы военные действия со стороны Кавказа имели более решительности. Это заставило Паскевича несколько изменить первоначальный план и представить новое предположение, в котором он почитал возможным, не останавливаясь в Арзеруме, тотчас идти на Сиваз, чтобы воспользоваться смятением неприятеля и не упустить благоприятной минуты. Но в то же время, в пояснение этого плана, Паскевич писал начальнику главного штаба, что всякое движение из Арзерума вперед будет возможно только в том случае, если курды примут русскую сторону, иначе необходимо было иметь за Кавказом еще от шести до восьми тысяч пехоты, которая ранней весной должна уже находиться на сборном пункте корпуса у подошвы Саганлуга. Дибич отвечал на это, что предположения Паскевича относительно общего плана кампании государь утвердил, но что касается новых подкреплений, то высочайше повелено ограничиться одними рекрутами.