Эта ложь убьет тебя - Челси Питчер

Первой куклой, которую он ей подарил.

Затем он шагнул вперед, и на куклу упал свет, и Руби все поняла. Ей показалось, что она поняла.

– Ты ее спас, – прошептала она тем ласковым, вкрадчивым тоном, который использовала, когда он балансировал на краю. Одно неверное движение, и ее отец качнется вперед, и на этот раз он уже не сможет остановиться.

Она это знала.

И поэтому она говорила мягко, очень осторожно высовывая ноги из-под одеяла. В одеяле можно запутаться, и ты в одно мгновение окажешься в ловушке. Такая ерунда не должна быть причиной ее падения. И к счастью для нее, у него в глазах все расплывалось, и это замедляло его реакцию, и он не сразу заметил ее движение.

Его слова тоже расплывались, когда он произнес:

– Я выкопал ее из пепла. Твою первую малышку. Господи, ты так ее любила. – На минуту он сжался в комок, и ей показалось, что он плачет. Он и раньше так поступал. Обычно это означало конец ссоры, и Руби надеялась, что теперь его охватила грусть, а не ярость. Но когда он поднял глаза, она увидела правду на его искаженном лице: его губы кривила презрительная усмешка.

– В тот день ты разбила мое сердце. Я подарил ее тебе, а ты… – Он вдруг замолчал, его мысль оборвалась внезапно, словно дорога свернула в тупик. Его движения были такими же дергаными. Как только слово «ты» слетело с его губ, он швырнул куклу в нее. Она не думала, что он пытается попасть в нее, но все равно прянула в сторону, чтобы избежать столкновения. Кукла врезалась в изголовье, и ее фарфоровый череп треснул.

Потом он стал падать вперед. Может быть, дверной проем не смог его удержать. Или он хотел, подражая кукле, броситься на нее, ведь его тело было более прочным и не треснуло бы. Так она подумала до того, как случилось самое худшее: что ничто не может повредить ему. Он не мог разбиться, в отличие от фарфора, и еще – он не станет слушать никаких разумных доводов.

Ей необходимо выбираться отсюда.

Руби повернулась на бок, ее ноги уже почти коснулись ковра, когда он схватил ее за руку. Это ничего, подумала она, потому что из любой хватки можно вывернуться, и, по крайней мере, он не схватил ее за ногу. В эту игру Руби играла, не часто, но время от времени, когда реальность становилась слишком неприятной, и ее рассудок не мог с ней справиться.

«По крайней мере, он не навалился на тебя всем телом, – говорила она себе. – По крайней мере, он не слишком долго тебя душит. По крайней мере, ты еще можешь дышать».

Только… она не могла. На этот раз игра не заладилась, или, возможно, вселенная вывернулась наизнанку, чтобы самое невозможное стало явью. Потому что он, спотыкаясь, пересек комнату и застыл над кроватью – в самом деле, было похоже, что гравитация на мгновение отключилась, и он навис над ней под невозможным углом, а потом…

Бух.

Потом боль, когда его рука стиснула ее руку и рывком вернула ее на кровать. Потом давление, когда он наклонился над ней и взял ее лицо в свои ладони. Иногда это единственный способ заставить ее посмотреть на него, сказала она себе, но это была всего лишь еще одна ее игра. Ложь, небольшое искажение правды, чтобы переложить вину на нее. Руби не была глупой, и она никогда не верила, что заслужила, чтобы ее швыряли об стену. Но если виновата она сама, ей всего лишь надо исправиться, и он больше никогда не причинит ей боль.

Теперь вся эта ложь свалилась на нее, и она задыхалась под ней. Она задыхалась и под ним тоже. Его тело всей тяжестью навалилось на нее. Его голос змеей шипел ей в ухо:

– Как ты могла так со мной поступить? Как ты могла их вызвать?

– Я не вызывала. Папочка, клянусь.

– Ты лжешь, – ответил он ей, и его руки скользнули вниз, к ее горлу. В ее глазах заплясали пятна, но он не отпустил ее. Когда он прошептал слова: «Ты знаешь, что бывает со лгуньями», она почувствовала, как сознание покинуло ее, и очень быстро.

Миг – она тут. Миг – ее уже нет.

Когда комната снова обрела четкость, она задыхалась, но, должно быть, она подумала, что просто испугалась его. Он не понимал, что происходит. Не понимал, что душит ее и может убить, и не было никакого способа убедить его в этом.

– Я думала, что умру, – призналась Руби, сидя возле особняка на Черри-стрит, держа Шейна за пальцы. За его фарфоровые пальцы, как у той фарфоровой куклы, которую отец спас из пепла. Ту куклу поцеловали языки пламени, и ее рыжие волосы местами почернели. И кожа тоже почернела.

Но этому кукольному мальчику ничего не грозило. Руби спасла его, спасла так, как не сумела спасти Шейна. Как не сумела спасти своего отца.

– Я думала, он меня нечаянно убьет, – сказала она Джунипер, которая наблюдала за ней сбоку. Наблюдала, как ее пальцы перебирают пальцы Шейна. Наблюдала, и тревожилась, и не имела ни малейшего представления о том, насколько все плохо в голове у Руби. Как все стало плохо с той ночи, когда ее отец обхватил пальцами ее шею и забыл о таких вещах, как легкие и дыхание.

– Я думала, что он так и будет сжимать пальцами мое горло, пока мое тело не замрет и я не сделаю последний вдох. Тогда он вскочит, удивленный, потому что он не собирался меня убивать. И я поняла, когда ударилась локтем об эту ужасную, сожженную куклу, что и я могу сделать то же самое. Ударить его ею по голове и изобразить удивление, когда он не встанет. А потом…

– Ты снова потеряла сознание?

Конечно, Джунипер должна была так подумать, потому что именно так говорят люди в кинофильмах. «Мне очень жаль, инспектор, но я ничего не помню, – говорят они, раскачиваясь взад и вперед, как ребенок в люльке. – Мир погрузился в темноту, а когда я открыла глаза, то увидела на своих руках кровь».

Но Руби все это помнила, она не отключалась. Она помнила тяжесть куклы в своей руке, помнила, как она изо всех сил ударила ею отца. Она ожидала, что череп куклы развалится при ударе. Но он не развалился. А вот его череп издал свистящий звук, будто что-то провалилось, и затем он застыл.

Он застыл, и она подумала про себя:

«Ты добилась того, чего хотела. Ты победила его в его собственной игре. Ты должна гордиться».

Но она не гордилась. Ее руки дрожали, живот скрутило, и она сотрясалась от рыданий еще до того, как поняла, что случилось. И она стала придумывать, как он очнется. Не мог же он умереть. Она бы не смогла этого сделать, не смогла бы лишить жизни мужчину вдвое крупнее себя, мужчину, который никогда не позволял ей забыть, что он сильнее ее. «Тебе полагалось быть сильнее», – сказала она. Попыталась сказать, но у нее изо рта вылетали странные звуки, сдавленные рыдания и икота, и она так дрожала, что ей казалось, будто она погибает от холода.

Она ждала мороза, который сделает ее бесчувственной.

Но мороз не пришел, и отец не встал. В конце концов она наклонилась и пощупала его пульс. Это должно было привести ее в ужас больше, чем что бы то ни было, потому что злодеи всегда оживали и заставали героя врасплох. Она наклонится, а он вскочит и схватит ее за горло. Но забавно было то, что Руби не пришла в ужас. Как и Шейн, который надеялся, что его мать очнется и будет ругать его за то, что он оторвал подол ее платья, Руби надеялась, что отец схватит ее за горло, потому что тогда он перестанет быть мертвым.