Вычислить и обезвредить - Светлана Бестужева-Лада

— Я не умею устраивать скандалы, извини, — изо всех оставшихся сил попыталась я «сохранить лицо», точнее, то, что от него осталось, потому что слезы уже катились буквально в три ручья.

Интересно все-таки, почему в три? Глаз у любого нормального человека как бы все-таки только два, откуда третий-то ручей? Из того «третьего глаза», который, если верить специалистам, раньше был обязательным, а потом у большинства людей зарос за ненадобностью? Черт, опять меня потянуло на умствования, без цитат я, похоже, действительно не живу! Но в ту ночь эта мысль только мелькнула — и тут же исчезла под ворохом бурных эмоций. А много позже я прочитала у Марины Цветаевой:

«Для мужчин она была опасный… ребенок. Существо, а не женщина. Они не знали, как с ней… Не умели… Потому что ум у неё никогда не ложился спать. „Спи, глазок, спи, другой“… а третий — не спал. Они все боялись, что она (когда слезами плачет!) над ними — смеется…»

Наверное, так — или примерно так — думал и Владимир Николаевич. Хотя, скорее, ничего он не думал, потому что женских слез не переносил по определению. И я об этом прекрасно знала, но все равно — плакала. Самозабвенно, некрасиво, со всхлипываниями и, по-моему, даже с соплями, нимало не заботясь о том, как это выглядит со стороны, наплевав на возможные последствия. И они не заставили себя ждать.

Владимир Николаевич встал с кресла, на котором до сих пор неподвижно сидел, и вышел из комнаты. Я с ужасом подумала, что сейчас услышу стук захлопнувшейся входной двери, но ошиблась. Он просто пошел на кухню и принес мне стакан воды. Принес и молча протянул, даже не считая нужным сопроводить этот жест какими-либо комментариями.

Но я-то сдуру расценила это как первый шаг к примирению. Поэтому, отхлебнув чисто символический глоток, продолжила упоенно оплакивать свою растоптанную жизнь.

— Перестань, — не выдержал наконец Владимир Николаевич. — Что такого страшного случилось? Тебе было плохо со мной?

Наверное, мне нужно было именно в этот момент смириться со своей участью, срочно заверить любимого мужчину, что лучше, чем с ним, не было, не бывает и быть, разумеется, не может, закончить лирическую сцену там, где её было разумнее всего закончить — в постели, а с утра начать новую жизнь. Не исключено даже, что — снова вместе. Утро вечера мудренее. Или — мудрёнее?

То есть именно так и нужно было поступить, если встать на точку зрения любого разумного мужчины. Увы, я принадлежала и принадлежу к прямо противоположному полу, что не замедлила более чем убедительно доказать себе и своему собеседнику.

— Мне было слишком хорошо с тобой! Я думала… Мне казалось… Лучше бы ты сбил меня тогда насмерть…

— Да неужели? И намного лучше? — с некоторой даже издевкой спросил Владимир Николаевич. — А знаешь, почему этого не произошло? Потому что Дима к нам пришел совсем недавно. Опытные шоферы у нас в таких случаях не тормозят — может пострадать пассажир. А это чревато…

От изумления я на какой-то момент даже перестала плакать. Мне показалось, что я ослышалась. Оказывается, спасло меня только отсутствие у Димы соответствующего опыта. Иначе переехал бы меня за милую душу, как зазевавшуюся собаку на проселке. Или обалдевшую от страха кошку на автомагистрали.

Потом кошмарный парадокс ситуации до меня дошел, и я зарыдала по-новой, уже в голос. Только что не завыла, как деревенская баба на погосте Даже для закаленной в боях и испытаниях нервной системы Владимира Николаевича это явно оказалось непосильным.

— А ну прекрати немедленно! — резко сказал он. — Отставить слезы, тебе говорят! Хватит!

— Не кричи на меня, я не солдат, — всхлипнула я. — Отставить, приставить… Ты ещё прикажи встать по стойке смирно.

— Дождешься — и прикажу, и поставлю, причем в любую позицию, — посулил мне любимый. — Еще не то прикажу, и все сделаешь, как миленькая. Прекрати реветь, говорят тебе русским языком. Кончится ведь мое терпение, оно не резиновое.

— И что? — не утерпела я.

Любопытство, которое, если верить пословице, сгубило кошку, вело меня тем же неверным путем.

— Выпорю.

Коротко и весьма прозаично. Главное — убедительно. По интонации было понятно, что это не простая угроза, а обещание, которое он явно выполнит. Чего лично мне не слишком хотелось. Хотя… не знаю, чего мне хотелось в те минуты. Наверное, проснуться и обнаружить, что весь этот кошмарный разговор мне только приснился. Господи, да ведь это наверняка только сон! Сейчас меня разбудит телефонный звонок, как уже столько раз бывало за эти недели.

Мое затянувшееся молчание Владимир Николаевич расценил как первый шаг к капитуляции, оторвал взор от стены и перевел его на меня. Поскольку он снял свои знаменитые очки где-то в середине нашего душераздирающего объяснения, то под его взглядом я снова размякла и поплыла, понимая краем сознания, что это — начало того самого конца, которого я так боялась. Ну, что ж, кто чего боится — то с тем и случится.

— Если ты не согласишься на эту работу, у тебя будут очень серьезные неприятности. И я не смогу тебя от них оградить.

Легко сказать: «не согласишься». Чуть меньше суток назад мне предложили в спешном порядке оформлять документы для выезда в Чехословакию, где меня, оказывается, ожидало место корреспондента в пресс-центре СЭВа. Отказаться от такого мог только душевнобольной, но я-то как раз и принадлежала к этой категории, если судить по моей непосредственной реакции на эту сногсшибательную новость.

Первая же посетившая меня мысль формировалась примерно так: как же я буду целых три года без Владимира Николаевича? Вторая, не менее оригинальная: он меня не отпустит! Третья, относительно здравая: нужно немедленно ему обо всем сообщить. На ней все отпущенные мне на тот момент мысли закончились, остались только эмоции в чистом, так сказать, виде.

Я добралась до ближайшего же телефонного аппарата и набрала номер, который знала наизусть. Первый — и последний! раз я воспользовалась номером телефона «для экстренной связи», который он дал мне в самом начале нашего, с позволения сказать, романа. Вокруг возможности позвонить по этому номеру мною было сочинено много невероятно красивых и суперромантических сценариев, включая мою безвременную кончину от пули наймита ЦРУ, но такого… Такого повода для звонка не могло себе представить даже мое воспаленное воображение.

На том конце провода оказался какой-то дежурный, но соединил он меня с Владимиром Николаевичем достаточно оперативно, хотя и поинтересовался, кто я такая. По-видимому, ответ его удовлетворил. Выслушав мои бессвязные всхлипывания и причитания, Владимир Николаевич коротко и довольно сухо ответил:

— Прекрати панику. Все нормально. Вечером приеду — обсудим.

— Во сколько ты приедешь? — робко спросила я.

Никогда я не задавала этого вопроса. Без слов было ясно, что как только — так сразу. Или ещё яснее — скоро, плюс-минус два часа. Мне же объяснили: не нормировано не только рабочее время, не нормирована вся жизнь. Но на сей раз я все-таки решилась уточнить, потому что панически боялась предстоявших мне одиноких часов ожидания. Если бы я тогда могла предвидеть, что это ожидание — далеко не самое страшное из того, что мне предстояло. Точнее — сплошное удовольствие по сравнению с тем, что произойдет в результате этого самого ожидания. Если бы да кабы…