Сладкая жизнь - Александр Генис

Те пятнадцать минут, которые я, после двадцатилетнего перерыва, потратил на занятие спортом в Канкуне, заставили меня по-новому взглянуть на западное общество. Для американцев спорт служит не столько физической разрядкой, сколько способом самоутверждения. Это всегда честная борьба — без гандикапа, обеспеченного деньгами, образованием, властью. На стадионе или в бассейне не бывает ни богатых, ни знаменитых. Нет здесь и равенства, только равноправие — все начинают гонку в одно время. Поэтому в любой команде немедленно создается социальная структура со своей сложной иерархией, непохожей на ту, что складывается в обычной жизни. Конечно, две эти сферы — телесная и духовная — каким-то образом взаимодействуют между собой. Поэтому, скажем, американский президент подчеркивает свои спортивные достижения с той же регулярностью, с которой он замалчивает интеллектуальные увлечения. В здоровом теле — здоровый дух, но не наоборот.

Спорт (не для болельщиков, а для участников) — арена биологического соперничества. Личность здесь обнажена, оторвана от обычных социальных связей, от условностей цивилизации. Наверное, подобная ситуация возникает в окопе. Не зря спорт и война состоят в двоюродном родстве. В спорте американцы явно предпочитают персональную конкуренцию командной. В привычных нам физкультурных пирамидах, которые я бы назвал самым ярким проявлением советского спорта, человек превращается в кирпичик: он — необходимый элемент конструкции, которая без него просто развалится, но в то же время легко заменяем. Не личная доблесть, а дисциплина, не индивидуальное отличие, а функциональная необходимость. А вот на теннисном корте, например, игрок становится временным, но полновластным хозяином своего, четко огороженного сеткой участка, которой он и защищает со всей свирепостью собственника. Каждый теннисный поединок — миниатюрная война за землю как основу личной независимости. Решившись продолжать эту теннисную тему, можно даже сказать, что прологом к нынешним чехословацким событиям наравне с «пражской весной» можно считать и победы Ленделла и Навратиловой.

Все эти сомнительные наблюдения мне пришлось делать со стороны. Так уж вышло, что в стране, казалось бы, боготворившей спорт, меня учили только тем видам, которые с трудом применимы на Западе, — лыжный кросс по пересеченной местности, подтягивание на канате и бег в мешках. Правда, в Канкуне мне удалось взять небольшой реванш за даром потраченные годы, я научился управлять парусной яхтой: оказалось, что это единственное спортивное упражнение, которое можно и нужно выполнять лежа.

Когда-то курорт задумывался с размахом — он позволял человеку вступать в натурфилософский диалог с первоэлементами: Воздухом, Огнем, Землей и Водой, чаще всего минеральной. Но в Европе курорт давно выродился в салон, сезонное продолжение гостиной. Он так густо оброс светскими традициями, что голос природы заглушили сплетни — тени романов, литературных и настоящих, витают над курортами, придавая им пикантную романтическую жеманность.

Поддавшись обаянию этой престижной забавы, Америка вывезла к себе курорт с тем же бережливым пиететом, с каким она всегда обращалась с ценным европейским экспортом вроде средневековых замков. Как часто бывает с колониями, светские ритуалы здесь соблюдаются с большей ревностью, чем в метрополии. Даже если на соседнем пляже дамы загорают без лифчиков, курортников не пускают к ужину без пиджаков.

Редеющие, как целомудрие, американские курорты настолько консервативны, что по ним лучше всего судить о прошлом. Гипсовые нимфы у шипучих источников, величавые ампирные купальни, элегантный завтрак на бегах, казино, закрытое поколением ригористов, кружевные зонтики, онегинская скамья в якобы заброшенном парке, а на постоялом дворе — портреты президентов вперемежку с монархами-современниками: Георг, Наполеон, Александр Павлович.

Всю эту постороннюю Америке роскошь убил, как и все европейское в этой стране, транспорт — на этот раз самолет, превративший сезон в проблему не календаря, а денег. Раньше на курорт ездили летом, теперь — в отпуск.

Впрочем, старинному курорту все равно в Америке не выжить — он здесь мало кому нужен. Европейская знать ездила на воды, чтобы освежить, не снимая перчаток, связь с природой. Американцы, по преимуществу обитатели пригородов, и так живут круглый год на даче. Поэтому сегодня собственно американский курорт — это причудливый сплав природы с культурой. Лучше всего его представляет флоридский Диснейуорлд.

Дерзок замысел Диснейуорлда. Как Петербург, он вырос на болотах. Он — продукт воли человека, который решил построить в одном, отдельно взятом штате земной рай, создать на пустом месте идеальный мир без страха и упрека.

Диснейуорлд целен и самодостаточен. Единственное, в чем он нуждается, так это в туристах. Кроме них, от большого мира ему ничего не нужно. У него все свое — своя география, своя история, свое прошлое, свое будущее и свое настоящее.

Флоридский рай — наивен и заманчив, простодушен и увлекателен. Но главное — Диснейуорлд работает на благо нации. Здесь производится самый ценный продукт Америки — оптимизм.

Изучение Диснейуорлда, как и любой страны, следует начинать с географии. На берегу живописной лагуны выстроились разные страны — Канада, Марокко, Франция, Китай и дюжина других (остро ощущается отсутствие России). Тут вам представляется возможность совершить кругосветное путешествие не за 80 дней, а за 80 минут. Каждая страна представлена аутентичной архитектурой, товаром, едой. Если это Франция, то, конечно, вы найдете Эйфелеву башню. Если Мексика, то официанты носят сомбреро. Если Япония, то границу будут охранять бронзовые самураи. Короче, не спутаешь.

Флоридский глобус несравненно лучше настоящего. Обойдя вокруг света, вы не разочаруетесь в человечестве. Все здесь чистое, ухоженное и радостное. Тут не бывает нищих, больных, голодных. Флоридская заграница — облегченный, как бы адаптированный для пятиклассников мир. Так диснеевская география дает первый урок американского патриотизма. Она наглядно показывает: все, что попадает в Новый Свет, немедленно становится лучше. В первую очередь — Старый Свет.

Естественно, что центром диснеевской географии являются Соединенные Штаты. От других стран-аттракционов диснеевская Америка отличается тем, что не позволяет себе экзотических деталей. Тут на нескольких гектарах представлена чисто ностальгическая мечта. Смотреть здесь в принципе не на что — типичная провинциальная Мэйн-стрит, улица, фонарь, аптека плюс пожарная охрана. Но все это застыло в том идеальном времени, когда не только улицы, но и нравы были чисты.

Со временем у Диснейуорлда такие же сложные отношения, как с пространством. В сущности, он обходится только прошлым и будущим. Настоящему места нет. Утопия может существовать либо в золотом веке, который уже был, либо в том, который еще будет. Поэтому из пасторальной Америки, застывшей где-то между изобретением подтяжек и присоединением Техаса, вы попадаете прямо в ослепительный XXI век.

Научно-фантастический ЭПКОТ-центр с его головоломной, попавшей на все открытки архитектурой, — это торжественный гимн прогрессу. Ведущие американские компании вкладывают огромные деньги в аттракционы, обещающие перенести вас в мир будущего при помощи продукции этих фирм. Но на самом деле здесь рекламируются не конкретные изделия, а сам технический прогресс, который и есть путь к счастью. Все аттракционы построены по одному принципу. Вас сажают в вагончик, в котором вы совершаете недолгое путешествие по страницам человеческой цивилизации. Куклы-автоматы выплывают из темноты и разыгрывают сценки, из которых явствует, что когда-то не было колеса, а потом его изобрели. Затем к колесу приделали моторчик, потом крылья, наконец появляются ракеты, которые привозят вас в светлый храм будущего. Здесь роботы уже наряжены в скафандры. Они живут на космических станциях и в подводных городах. Их окружают компьютеры и лазеры. Невооруженным глазом заметно, что по мере приближения к XXI веку куклы становятся все веселей. Если изобретатель колеса угрюм и задумчив, то пластмассовый человечек в прозрачном скафандре приплясывает от счастья. Каждый может убедиться, что, как ни прекрасно американское сегодня, завтрашний день будет еще лучше. Вообще-то, моему поколению, выросшему на романах Беляева и Ефремова, хорошо знакомы эти веселые и слегка аляповатые краски грядущего.