Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Курт Хохоф

орошаемые чистой водой из близлежащих ручьев. Но в целом к особенностям данной местности можно было отнести то, что воду нам приходилось в основном доставать из глубоких студеных колодцев. Складывалось впечатление, что вся чистая вода была сосредоточена под землей.

Все это напоминало пустыню с редкими оазисами, и мы старались останавливаться на ночлег именно возле таких оазисов с колодцами. После изнурительного марша под палящими лучами солнца было приятно разбить там на ночь лагерь, поставить палатки и развалиться на пучках соломы. Дороги к колодцам, как правило, были обрамлены аккуратно подстриженными кустами, образующими своеобразную живую изгородь, за которой простирались унылые бескрайние степи, поросшие чертополохом, который не могли есть даже лошади.

На марше во время отдыха мы наблюдали движение тыловых частей и подразделений. Это шли тылы как нашей, так и соседних дивизий. Возле села Отрадово через речку был перекинут мост, перед которым скопились колонны машин. Это двигались технические и вышестоящие штабы. Здесь же была и машина генерала Муската.

Стоя в очередной пробке, мы с Дзуроляем пристроились на обочине и, пока он стриг мне волосы, рассуждали о боевых действиях в Африке.

– Роммель стоит уже перед Александрией, – восторгался Дзуроляй.

В этот момент колонна пришла в движение, и мимо нас в несколько рядов пошла техника и грузовики. Им не было ни конца ни края. Казалось, что вся дивизия сосредоточилась здесь, а маленькое село превратилось в огромный бурлящий котел. Мы тоже двинулись в путь, и целый день плелись вслед за пулеметной ротой, постоянно останавливаясь во время возникающих на дороге заторов. Эти остановки мы использовали для того, чтобы поесть самим, а также накормить и напоить лошадей. По пути следования, оставляя в стороне ветряные мельницы, нам то и дело приходилось преодолевать канавы, холмы забавной формы, пласты известняка. Это в результате эрозии почвы оголялась подстилающая порода. В многочисленных трещинах, открывавших, словно в разрезе, 40-сантиметровый слой чернозема, виднелись куски известняка, перемешанные с грязью. Плодородный слой, хотя и стал понемногу делаться тоньше и светлеть, все равно был намного лучше, чем у нас в Германии.

Солнце нещадно палило, и пехотинцы расстегивали гимнастерки, а также закатывали брюки до колен. Пот ручьями катился по лицам. Некоторые не пили, чтобы меньше потеть, но многие утоляли жажду из всех попадавшихся на пути ручьев и колодцев. Кто-то для защиты от солнца мастерил козырьки на головных уборах, а кто-то шел с непокрытой головой. У некоторых людей при высокой температуре и заболеваниях желчного пузыря цвет кожи меняется. Но это был не наш случай. Цвет кожи у нас тоже изменился, но определить, от чего это произошло, было трудно: то ли от загара, то ли от налета пыли и грязи. На такой жаре питаться мясными консервами становилось рискованно.

Я ехал верхом рядом со Скалигером. Иногда мы шли с ним пешком.

– Такое можно сотворить только с немцами, – сказал он, указывая на шагающих пехотинцев и движущуюся технику. – Посмотри на эту демонстрацию мощи и терпения.

Я ответил, как бы отвечая на возникавшие у меня время от времени мрачные предчувствия, что такие же слова можно отнести и к русским, напомнив ему о недавно взятом в плен под Шишковкой русском майоре, неплохо владевшим немецким.

– Я восхищаюсь немцами, – сказал тогда русский. – Многие у нас, прежде всего в армейских кругах, восхищаются вами. Но если вы будете продолжать в том же духе, то проиграете войну.

– Как это понимать? – помнится, решил уточнить допрашивавший.

– Вы говорите о тотальной войне, – ответил майор, – а мы ведем ее. Вашим солдатам посылают на фронт лосьон для волос и бумагу для писем. А мы под городом Никополем использовали мужчин и женщин, стариков и детей для переноски ящиков с боеприпасами. Эти люди должны были проходить пешком с грузом без малого 40 километров.

Я пересказал Скалигеру содержание тогдашнего допроса.

– Вы были во Франции? – спросил он меня.

– Да, два раза. Первый раз в мирное время, а во второй – при взятии Парижа.

– Мы находимся между французами и русскими. Как раз посередине. Между недоверчивыми трусами и грубыми варварами. И вообще французы должны быть нам благодарны за то, что мы ведем за них борьбу с большевизмом.

Скалигер повторил известное утверждение, на что я возразил, что французы не столь трусливы, сколько слабы и что мы еще услышим слова благодарности со стороны Франции.

– К тому же, – добавил я, – мне босые женщины с ящиками с боеприпасами под Никополем милее, чем рекламируемые в кино и в журналах дамочки с венского Оттакринга.

– Мне тоже, – сказал он. – Но надо учитывать, что мы, образно выражаясь, начали все быстрее скользить с горки. Возникает опасность потери управления, поэтому партия[131] и пытается любыми средствами привести все в порядок.

Мы начали спорить по поводу применяемых средств.

– Вам, как католику, должны быть понятны принимаемые меры, – заявил Скалигер.

Для него, протестанта из Бранденбурга, партия представлялась воплощением традиций католицизма, которые казались ему омерзительными. И он признавал это открыто. Особенно его раздражали организуемые партией шествия и парады, блеск и великолепие военной формы, культовые праздники. Правда, он признавал, что некоторые действенные приемы пропаганды были все же заимствованы у иезуитов.

– Можно ли считать католическими футбольные матчи или американские фильмы, отличающиеся пышностью декораций? – спросил я его.

– Я знаю, – вместо ответа заявил он, – вы хотите воздействовать на массы и на души людей.

– Можно подумать, – парировал я, – что воздушные налеты и бомбардировки городов на родине способны изменить души большинства немцев.

На пути к Осколу нам пришлось в течение четырех часов ехать по лесу. Пехота прочесывала его цепью. Солдаты криками поддерживали связь друг с другом, и если натыкались на отбившихся от своих русских, то брали их в плен. Сопротивление иваны оказывали редко. Мне было поручено вести взвод. Я шел, ориентируясь на выстрелы и крики, став свидетелем гибели майора Вассера. При подходе к какому-то селу его срезало пулеметной очередью с сиденья мотоцикла. «Майор в квадрате», как он себя называл, умер мгновенно. Вот и не стало душегуба, наводившего ужас на своих людей.

В руках у меня был только примерный план движения. Поэтому я больше доверял своему слуху, ориентируясь то на стрекот пулеметных очередей, то на треск веток и возгласы пехотинцев, то на говор бредущих в колонне пленных. Наконец до меня донесся шум машины, застрявшей на песчаном грунте. Я понял, что впереди путь свободен, вывел взвод на дорогу и, придерживаясь указанного направления, вышел прямо к Осколу. Мы намного опередили Скалигера, ехавшего верхом при штабе батальона, ставшего намного осторожнее после