Избранное - Иван Буковчан

наверно, ослепнет. — Матуш опустил голову на ладони. — Я не вернусь домой, пока не найду этого немца.

Наступила тишина. Все молчат. Что тут скажешь?

Они молча передают друг другу бутылку и пьют.

Оберштурмфюрер презрительно наблюдает за словацкими солдатами. То веселились, а то вдруг скисли — как всякая неполноценная раса…

Сержант чувствует, что надо что-то сказать. Он тут самый старший. Он — командир. И боевой товарищ солдата, у которого немцы искалечили жену.

Но он вдруг не находит нужных слов.

— Что ж, я тебя понимаю… — вздыхает он наконец. — Многие люди ищут сейчас по свету своего немца.

Постепенно Балог обретает уверенность.

— Только этого, пожалуй, мало — разбивать отдельные колесики, винтики. Теперь надо разбить всю машину, ребята, всю гитлеровскую машину!

Матуш поднимает измученное лицо.

— Плевать мне на Гитлера… Мне нужен тот немец.

46 КАРТИНА

На станции

На маленькой станции суматоха; здесь масса людей — штатские и военные, горожане и деревенские, железнодорожники и сестры из Красного Креста.

С корзиной в руке, потерянно и беспомощно мечется в толпе Зузка.

— Скажите, пожалуйста, — останавливает она какого-то господина. — Вы не знаете, когда придет этот поезд?

— Какой поезд?

— Ну, этот, бронепоезд.

— А ты думаешь, Маришка, такой поезд ходит по расписанию? Как любой местный?

Девушка бесцельно бродит по станции.

На перроне стоит мужчина в красной фуражке — стоит величественно, неподвижно; эта фигура внушает почтение.

— Простите…

Дежурный по станции оборачивается и вежливо прикладывает руку к фуражке.

— Вы не знаете, когда придет бронепоезд? — спрашивает девушка.

Лицо под фуражкой тотчас становится строгим.

— Это военная тайна, барышня, — звучит строгий ответ.

Зузку уже утомило долгое ожидание, но она еще не сдается.

Может, тот солдатик, вон там… У него на рукаве повязка, вот и сейчас он что-то объясняет какому-то человеку. И потом, он не намного старше, чем она.

— Скажите, пожалуйста, бронепоезд… когда придет? Я жду с самого утра.

Солдатик слушает деревенскую девушку с радостью.

— С утра? А кого? — выспрашивает он для начала.

— У меня там брат.

Ответ удовлетворил его, но есть, конечно, и еще одно условие.

— А если я скажу тебе, где надо ждать… ты мне дашь что-нибудь?

Зузка с улыбкой подтверждает, что даст.

И приоткрывает салфетку на корзинке, чтобы показать, что она даст солдату: посыпанные сахарным песком домашние булки.

47 КАРТИНА

У ворот железнодорожных мастерских

Зузка стоит у больших ворот и нетерпеливо заглядывает во двор, через который ведут пути в цех железнодорожных мастерских.

Под его сводами уже стоит бронепоезд.

Из цеха выходят во двор люди в форме — военные и железнодорожники.

— Матуш! — кричит девушка.

Один из солдат оборачивается.

И бежит к воротам.

— Зузка! Как ты меня нашла?

— У меня уже ноги гудят…

И сразу же нетерпеливый, напряженный вопрос.

— Как Анка?

— Лучше, ее уже выписали из больницы. Глаза еще завязаны, но…

Сестра колеблется.

— Все будет ясно — только… только потом.

— Когда потом?

— Наверно, через месяц, когда ей снимут повязку… Может, и раньше. Доктор говорит, что можно будет спасти хотя бы один глаз.

— Один глаз…

— А если нет… если нет… — Ее заливает волна жалости и скорби. — То я не буду жить! Это по моей вине!

Брат хмурится.

— Не болтай, ты не виновата. И не реви, не позорь меня… — Он подает ей носовой платок. — Лучше погляди, что там делается.

Оттуда, из цеха, от бронепоезда, ведут под охраной трех немцев: оберштурмфюрера Риттера и двух его пулеметчиков.

Того, первого, девушка наверняка узнала бы теперь — если бы они с Матушем стояли ближе и если бы глаза немцев не были завязаны черными платками.

— Кто их поймал?

Матуш пожимает плечом.

— Один солдат.

Пленные уже садятся в крытый военный грузовик, стоящий во дворе.

— А почему у них завязаны глаза?

Матуш не отвечает.

Грузовик трогается, люди на дворе расступаются.

Он уже приближается к воротам. Матуш с сестрой тоже уступают дорогу.

Грузовик проезжает мимо них, они успевают увидеть лишь маленькое зарешеченное окошко в задней стенке кузова.

Машина выезжает и мчится по улице.

— Как мама? — спрашивает Матуш. — А дедушка здоров?

— Все передают тебе привет. Вот тебе гостинец из дома… А сын твой растет как на дрожжах.

Матуш протягивает руку и достает из корзинки булку.

Он ест булку, все еще глядя вслед грузовику.

— А отец? Слышно о нем что-нибудь?

— Отец с партизанами, где-то у Телгарта, — отвечает сестра. — Когда же кончится эта война? Когда вы воротитесь домой?

Матуш не успевает ответить: над городом завыли сирены.

Он хватает сестру за руку, они бегут в укрытие. В одну минуту опустела улица, двор мастерских; город замер.

Лишь пронзительно завывают сирены на крышах домов.

III. ОСЕНЬ

48 КАРТИНА

На Ветерной полонине

Такая тишина опускается на горы лишь осенью или зимой.

Но, правда, у зимы нет таких красок: пылают буки, явор и лиственница — весь лес горит тысячами бронзовых, оранжевых, пурпурных и огненно-красных оттенков.

Зузка поднимается вверх по альпийскому лугу.

— Где ты? — останавливается она. — Что не идешь дальше?

Там, пониже, опершись об одинокое дерево, стоит жена Матуша.

Она вслушивается в тишину окружающих лесов, заглядевшись на их красочное многоцветье.

— Не могу налюбоваться…

Об опасном ранении сейчас напоминает только шрам на ее лбу, прямо у самых глаз.

— Тебе еще нельзя глядеть против солнца, — говорит Зузка. — Ну пошли, седловина уже близко.

Они вновь поднимаются по лугу в гору.

Выходят к заросшей густой травой небольшой седловине: перед ними поднимается и падает длинный пологий гребень, переходящий в скалистый массив.

Они идут по гребню — два маленьких силуэта, затерявшихся в безмерном просторе гор.

Наконец они наверху, на полонине.

Ветер лохматит им волосы, развевает юбки.

— Отсюда видно все, — говорит Зузка и показывает, — где наши… и где немцы.

Они долго молчат, глядя вниз.

— Месяц назад фронт был гораздо дальше.

Жена Матуша прикрывает рукой глаза от солнца.

— Матуш там? — показывает она на юг.

— Там.

Зузка поворачивается и смотрит на восток.

— А наш отец, наверно, там…

Анка продолжает смотреть на юг.

— Они воротятся, не бойся, — говорит девушка. — Должны воротиться, Анка!

49