Трехглавый орел - Владимир Свержин

В ту секунду, когда неизвестные всадники, заарканив свою добычу, погнали коней, спеша исчезнуть в ночной мгле, ехавший позади меня Питер, похоже, пришел к выводу, что все происходит не совсем так, как я ему обещал. Корректное пленение, о котором говорил Лис, явно не включало в себя ни арканов, ни столь экзотического способа перемещения по степи. Недолго думая, он завалился набок, а через секунду из-под брюха его лошади ударил выстрел. Разбойник, к луке седла которого был примотан аркан, взмахнул руками и откинулся в седле. Остальные тут же бросились врассыпную, еще ниже пригибаясь к конским холкам, чтобы по возможности уменьшить площадь мишени.

Это была всего лишь уловка: исчезнув из поля зрения моего меткого спутника, ордынцы развернут коней и, обойдя, атакуют с четырех сторон. Я знал это, но ничем не мог помочь Питеру. Мне самому приходилось уповать на его помощь. Я слышал, как с жутким воем бросились в контратаку степняки, но испугать Питера им было не под силу. Он мчался вслед за мной, не обращая внимания на преследователей. На мое счастье, легконогие гусарские лошади быстрее неприхотливых местных лошадок, и потому минуты три спустя я уже лежал на земле, едва переводя дыхание после своего короткого, но столь содержательного путешествия. Питер, с саблей в одной руке и пистолетом в другой, гарцевал около, готовясь принять, быть может, последний в своей жизни бой над телом поверженного господина.

Мерный стук множества копыт потряс землю. Возможно, к разбойникам шло подкрепление, но мне хотелось верить в лучшее.

– Это Лис, – прошептал я, теряя сознание.

– ...Э-э, атаман, это наш пленник. Пугач обещал за офицера десять ружей дать.

– Ты шо буровишь, чуркестан немытый! Я этого золотопогонника уже неделю пасу.

Не знаю, долго ли я был без сознания и долго ли длился спор над моим бренным телом, но видно было, что высокие договаривающиеся стороны уже готовы схватиться за сабли и довести друг друга до полного консенсуса. Поведя глазами из стороны в сторону, я увидел Редферна. Проинструктированный заранее, он без сопротивления сдал оружие примчавшемуся на звук выстрела Лису и теперь стоял, спешившись, в ожидании разрешения спора.

– Питер, – окликнул я. – Помоги встать. Камердинер бросился ко мне, помогая подняться и растягивая петлю аркана.

«Славно начинается моя дипломатическая миссия», – с досадой подумал я, опираясь на руку камердинера истараясь принять строго вертикальное положение. В голове мутилось, и земля коварно пыталась ускользнуть из-под ног.

– У-у, как все плохо, – пробормотал я себе под нос, делая небольшой шаг в сторону Лиса. – Господин атаман! Я – флигель-адъютант императрицы Екатерины, премьер-майор Вальдар Камдил. Следую в ставку Пугачева с пакетом от государыни. Передаю себя в ваши руки и поручаю вам свою судьбу, полагаясь на воинское благородство и военный обычай, – произнес я по-французски, давая знак Редферну переводить.

При этих словах я вытащил свою шпагу и протянул ее Лису. Сказать по правде, для того способа передвижения, каким странствовал я после падения с лошади, шпага не лучшая спутница. На том месте, где рукоять соприкасалась с бедром, я ожидал увидеть изрядных размеров синяк в форме этого злополучного эфеса. Но в целом это нисколько не снижало драматизма мизансцены.

– Ну шо, малахай нечесаный, съел? – Лис сложил пальцы в древнеязыческий знак, отпугивающий нечистую силу. – Накося, выкуси!

Собеседник Лиса, по всей видимости, старший среди нападавших, обвел взглядом казаков и, сочтя невозможным решать вопрос с позиции силы, зло выругавшись, развернул своего конька.

– Я тебя еще найду, песий сын! – выкрикнул он по-татарски.

– Давай-давай! Устанешь от жизни, обращайся, – напутствовал его Лис. – Ну шо, посол, залезай на кобылу, поехали посылаться.

Как на Черный Терек ехали казаки,

Ехали казаки, сорок тысяч лошадей.

И покрылся берег, и покрылся берег

Сотнями порубанных, пострелянных людей

во всю мощь своего зычного голоса выводил Лис.

– Эх, любо, братцы, любо, –

подхватывали за вожаком казаки, —

Любо, братцы, жить.

С нашим атаманом

Не приходится тужить.

Отряд шел по степи, оглашая окрестности зычной казачьей песней, словно давая понять, что всякому чужому, всякому неосторожному путнику следует убраться с дороги, едва заслышав ее, и не искушать судьбу, и так без труда поддающуюся искушению. «Любо, братцы, любо», – горланили казаки, и никому из них не было ровным счетом никакого дела до того, что на Черный Терек поедут в лучшем случае их дети, а то и внуки. Какая, к черту, разница! Зато как душевно.

– Ну и видок у тебя, капитан, – передал Лис, кидая косой взгляд. – Самый что ни на есть посольский.

Отсутствие зеркала освобождало меня от чересчур острых впечатлений и переживаний по поводу собственной внешности. Приходилось верить Лису на слово, тем более что боль от многочисленных ушибов, ссадин и царапин наводила на мысль, что мой напарник вовсе не преувеличивает свое впечатление.

– Ну ничего, – успокоил меня он. – Может, так оно и лучше. Жальче выглядишь.

– Неужели все так плохо? – мрачно спросил я.

– Мне не хочется тебя расстраивать, но с момента чудесного оживления у императора Петра Федоровича появилась дурная привычка вешать всех встречных офицеров. Где он этого набрался, ума не приложу, как-никак сам в прошлом хорунжий. Нет, конечно, есть шанс выжить, присягнув на верность государю, но, зная тебя, боюсь, что ты на такое не пойдешь.

– Не пойду, – согласился я. – Присяга – вещь священная.

– Ну это все условно. У нас с тобою здесь работа такая, что присягать можно, все равно как здороваться.

– Я офицер, и для меня это не условность. По приказу ее величества нашей королевы я командирован работать в Институт. Волею ее же я прислан сюда. Я и так сделал допущение, присягнув в этом мире императрице Екатерине, но более никому присягать не намерен. Офицерское слово чести нельзя давать кому попало и когда вздумается.

– Катись ты к черту. – неожиданно зло выругался Лис. – Фон-барон выискался.

На канале связи воцарилось молчание, длившееся довольно долго. Потом Лис вновь заговорил:

– Я тоже офицер... Из бывшего великого и могучего, навеки сплотившего. Ладно, оставим. Может, ты и прав, но наши шансы это не увеличивает. Могу тебе предложить другой трюк, слабенький, конечно, но авось сыграет. Скажи Пугачеву, что ты родом из Гольштейна.

– Зачем? – непонимающе поинтересовался я.

– Вальдар, ну ты серый, шо дым! Емелька же у нас кто – Петр III, в девичестве гольштинский принц. Вот он и делает вид, что жалует своих земляков. Во всяком случае, поволжских немцев наши практически не трогают. Будешь такой себе Вальдар фон Камдил. Шо, хреново? Напой ему песен, шо ты буквально у сестры его батюшки был любимый камер-паж... Не важно – что, главное, убедительно. Главное, чтобы он тебя выслушал, потому как с пьяных глаз может решить сначала повесить, а потом судить. Если же согласится выслушать, у тебя появляется шанс. В принципе, Пугачев вовсе не так уверен в своей немереной крути, как старается показать. За последние месяцы у него не было ни одной сколько-нибудь серьезной победы. А вот по холке ему в Оренбурге настучали так, что до сих пор чешется. – Опять же, жрать нечего, боеприпасов – поршинка за поршинкой гоняется с дубинкой. Со здешним людом не пожируешь, сами едят через раз. Вот и мечется, как блоха по загривку. Ну а тут еще из Польши Суворов подтягивается, от турок армия идет. В общем, жизнь у Емельян Иваныча безрадостная.