Господин Чичиков - Ярослав Веров

Но все же «всплыл» один из работников, в Институте прогрессивной кибернетики. Бывший сотрудник султановского «Железного Странника». Или Ибрагимов проглядел, или это вовсе не мертвая душа. Случайно человек уволился в то же самое время, что и остальные? У Султанова, кстати, уволились пятеро. Может, человек решил, что раз такое дело, то и ему ловить нечего. Кстати, султановская фирма входит в структуру Ибрагимова, его металлургического бизнеса.

Человека нужно обязательно проверить. И начать надо с директора института. Давно уже следил Трубостроев за деятельностью лечебно-методического центра, да руки не доходили. Паляницын ведь курировал институт и все глаза отводил, собака. А теперь по всем признакам центр прибирает к рукам все тот же Ибрагимов.

«Матвеичу пока ничего говорить не будем. Не время. А может быть, если человечек окажется тем самым, и мы с ним сработаемся, то зачем нам будет тогда тот Матвеич?»

Нужно было сочинить повод для встречи с директором института, чтобы тот не испугался, не принялся плести чепуху и юлить.

На следующий день генерал Трубостроев осчастливил Перетятькина звонком и словно старый знакомый, хотя они никогда не пересекались, поинтересовался, представившись:

– Как там поживает начальник первого отдела? Как его там?

– Паляницын, – как можно более уважительным тоном отвечал Перетятькин.

– Паляницын. Вот, решил лично поинтересоваться. А то годами шлет человек отчеты, а чем, так сказать, дышит ваш коллектив, из отчетов не видно. Руководителю учреждения это конечно, виднее. Вот и интересуюсь. Выборы, видите ли, на носу. Вы не беспокойтесь. Мне просто хочется услышать ваше мнение.

– Чем же я могу вам помочь? По телефону в двух словах не расскажешь.

– Вот именно. Хорошо, что вы меня поняли. А вы чем сегодня вечером занимаетесь?

Перетятькин замялся.

– А давайте, – не ожидая ответа, продолжал Трубостроев, – в неслужебной обстановке, за стопкой, так сказать, чая.

– Почту за честь, Козьма… – Перетятькин замялся, вспоминая отчество Трубостроева.

– Давайте без чинов. Во сколько?

– Когда вам удобно.

– Ну что же, часиков в семь вечера, в «Пирамиде Хеопса». Я гробницу закажу.

Нестор Анатольевич долго сидел и прикидывал: напасть это очередная или, напротив, благоприятный знак судьбы. Ни к какому определенному выводу не придя, Нестор Анатольевич философски рассудил, что рано или поздно все разъяснится само собой.

Гробница в «Пирамиде Хеопса» представляла собой прямоугольную камеру со стенами, покрытыми египетскими иероглифами и рисунками, довольно удачно скопированными с оригиналов. Посреди камеры, на помосте, покрытом ярко-голубым бархатным покрывалом с золотой каймой, возвышался саркофаг Тутанхамона, точнее его копия. Внутри саркофага, что придавало трапезам особый интерес, тоже все было в соответствии с оригиналом, хранившимся в Британском музее, включая забинтованную мумию и золотую маску. В Н. ходили слухи, что мумия настоящая. Что супруга одного крупного партийного деятеля советской эпохи продала ее за большие деньги заведению Спелого.

Большой длинный стол мог вместить до двух десятков человек. Он буквой «П» охватывал гробницу и сделан был из красного итальянского мрамора. К слову сказать, кондиционеры поддерживали в гробнице прохладную и сухую атмосферу, благоприятную для сохранения мумифицированных останков.

Когда Нестор Анатольевич вошел в гробницу, Трубостроев уже сидел за столом и уже что-то жевал. Он приветственно махнул рукой. Метрдотель подвел Нестора Анатольевича к приготовленному для него прибору, отодвинул стул, налил в бокал вина и бесшумно удалился.

– На, – без предисловий заговорил Трубостроев и положил перед Перетятькиным лист бумаги. – Этого знаешь?

Нестор Анатольевич бережно взял лист обеими руками и близоруко поднес к глазам. Прочитал имя и фамилию человека и, словно ударенный молотком по темечку, тонко вскрикнул:

– Он!

– Ага! – воодушевился Трубостроев. – Давай-ка, братец, накатим! Да оставь ты эту кислятину. Водки давай выпьем. Давай я тебе налью.

Генерал лично налил себе и гостю водки и даже передал стопку в руки Нестору Анатольевичу. Тот никак не мог отойти от произведенного бумагой эффекта и машинально принял.

– Пей, орел, пей.

Перетятькин не пил водки, предпочитая слабенькие ликеры или десертные вина. Он страшно скривился, хлебнув, и закашлялся.

– Да закусывай же, – великодушничал Трубостроев. – Грибочки на тебя смотрят. Огурчик вон какой малосольный молодец. И вообще.

Но его благодушие никак не передавалось собеседнику. Напротив, оглядев все помещение и в особенности пристально разглядывая свисающие из-под нарочно сдвинутой крышки саркофага бинты, мрачнел на глазах.

– Ну что ты такой смурной, Анатолич? Рассказывай – кто он, что он. Поможем.

– Поможете? – с надеждой спросил Перетятькин.

– Не сомневайся.

– Тогда слушайте.

И Перетятькин рассказал генералу Трубостроеву про страшный день столпотворения в своей приемной. Потом, после наводящих вопросов генерала: «А что то были за скелеты?» – про тонкоэфирных паразитов и про то, что у самого Чичикова их не наблюдалось. Тут уже пришлось рассказывать и про Чичикова, и про эксперименты в «больничке». И когда подали третью перемену блюд, уже заплетающимся языком поведал Перетятькин о встрече с Ибрагимовым в ресторане «У «Титаника», и про чудеса с футболистами. Даже суммы гонораров назвал, занизив их на всякий случай раза в четыре.

Трубостроев остался доволен беседой и уже предвкушал встречу с тем единственно доступным экземпляром, у которого Перетятькин разглядел скелета вместо души.

С некоторых пор Жека перестал появляться в изоляторе «больнички» вовсе. Потому что Артем стал ему крайне неприятен. Мало того, что лишил гипнотизерского дара – в том, что именно он лишил, Жека уже не сомневался, – так еще и после общения с ним хотелось выйти на улицу и раздать все потом и кровью заработанные деньги нищим и плохо одетым старушкам. А всего-то сбережений тех – тысяч пятьдесят, сущие пустяки. И все – старушкам и беспризорникам? Да еще после последнего разговора с Артемом «ломало», как наркомана, тянуло снова встретиться с этим уродом. Жека глотал успокоительное три дня, пока не победил наваждение.

С утра в лечебно-методический центр заявился сын мэра, бизнесмен Спелый и принялся терроризировать Жеку рифмованными периодами, подпуская то гекзаметра, то верлибра, но оперировал все больше шестистопным ямбом. Для ритму и рифмы пересыпал стих матерным словечком. Поэтическая речь его была жалобной и одновременно грозной. Он и жаловался на судьбу, и сулил Евгению любые деньги за избавление от напасти, и тут же угрожал урыть всеми возможными способами. То призывал на голову Жеки кары небесные, то пугал тривиальным асфальтовым катком. То, напротив, извинялся, убеждая, что бандюков послал тогда не он, а папаша.