Сандаловое дерево - Элль Ньюмарк

Я вновь ощутила слабость в ногах, Мартин быстро сказал:

— Да-да, конечно.

Полицейский как-то по-особенному постучал, изнутри донесся недовольный голос, но дверь все же приоткрылась. В щель выглянула женщина, недоверчиво осмотрела нас. Меня обдало резким запахом чеснока и чадом горчичного масла.

Полицейский зашептал ей что-то, женщина не спускала с меня густо подведенных сурьмой глаз. Потом, презрительно махнув рукой, словно отгоняя назойливую муху, бросила:

— Нет.

Полицейский вновь зашептал, но Мартин отодвинул его в сторону и сунул женщине в руку пачку рупий. Пересчитав деньги, она еще раз неприязненно глянула на меня, впустила нас и узким, провонявшим чесноком коридором провела во внутренний дворик. Словно уставшая рабочая лошадь, женщина медленно брела впереди, и я подумала, уж не рабыня ли и она сама.

В ее дом (если это был ее дом) попасть можно было лишь по этому чесночному туннелю. В дальнем конце дворика, у черного провала в стене, прямо на земле, безмолвно и неподвижно сидело шестеро детей. Дневной свет почти не проникал сюда из-за натянутого над двориком тента — несомненно, защищавшего от любопытных глаз, — и во дворе царил зловещий сумрак. Газовые лампы отбрасывали слабый желтый свет; несколько мужчин в длинных балахонах, джелаба, и широких штанах тихо разговаривали о чем-то в углу. Когда мы вошли во двор, они разом уставились на меня и зашушукались. Я отчетливо различила слова «белая мемсаиб», но не могла сказать, что их оскорбило больше — цвет моей кожи или мой пол. Мы не стали подходить, и мужчины вернулись к своему разговору.

Какой-то человек пересек двор, подошел к детям, склонился над маленькой девочкой, приказал ей встать, повернуться. Затем развел ее спутанные волосы и брезгливо осмотрел кожу головы, после чего оттянул ее нижние веки, заглянул в рот, провел пальцем по зубам и, наконец, приподнял рваную тунику, долго оглядывал голое детское тело. Девочке было не больше шести, она не выказала никаких эмоций. Сделав все, что ей велели, она вновь села на землю. Меня затрясло. Мартин приобнял меня за плечи и прижал к себе.

Полицейский переговорил с работорговцами — похоже, они его знали, — но тем явно не понравилось, что он привел нас сюда. Мы сделали вид, будто не замечаем сердитых взглядов. Полицейский вернулся и покачал головой:

— Я предложил вдесятеро больше обычной цены. Мне жаль, но у них его нет.

Мы отправились назад тем же путем, медленно продвигаясь друг за дружкой по зловонному проулку. Вскарабкавшись по бесчисленным лестницам к базару, я едва стояла на ногах. Отчаянно кружилась голова. Работорговцы, вонь, жара, грохот невидимого барабана — все слилось воедино. Я прерывисто втягивала в себя воздух, легкие горели, сердце стучало неровно. Согнувшись, я прохрипела:

— Мартин… Мартин, скажи им — пусть проверят машины. Машины! У работорговцев есть машины. Может, они увозят его прямо сейчас. Мартин?

Я поймала многозначительный взгляд Уокера, адресованный Мартину, и резко распрямилась.

— Какого черта? — Руки невольно сжались в кулаки. Перд глазами все плыло, я с трудом проталкивала в себя воздух, но все-таки выдавила ледяным тоном: — Не смейте относиться ко мне снисходительно.

— Простите, Эви.

В полицейском участке меня попросили поехать домой. Я отказалась. Главный — невысокий тучный человек с добрыми глазами — сказал:

— Люди немного не в себе в эти дни, госпожа. Уверяю, мы обязательно найдем вашего сына.

Мартин снял очки, потер переносицу:

— Думаю, тебе следует их послушаться.

— Нет. Я не смогу сидеть дома и ждать.

Уокер достал из кармана коричневый пузырек:

— Если хотите остаться, примите это. — Он вытряхнул на ладонь желтую таблетку.

— Что это?

— Это поможет. — Он протянул мне таблетку и фляжку с водой.

Немного поколебавшись, я проглотила таблетку, сделала несколько глотков из фляжки. А через час, когда голова поплыла в тумане, позволила Мартину отвезти меня домой.

Уложив меня в постель, Мартин сказал:

— Ты ни в чем не виновата.

— Если мы не найдем его… — Язык едва ворочался, слова давались с трудом.

— Нет. — Мартин прижал к моим губам палец. — Мы найдем его.

— Билли, — прошептала я. — Билли…

Мартин обнял меня, прижал к себе, я лежала под давно уже увядшей гирляндой Рашми и плакала, плакала, плакала…

Пришли Верна и Лидия, и Мартин тут же отправился на поиски. Только лишь глянув на этих женщин, я захотела немедля выставить их за порог. Детей у них нет. Разве способны они понять меня? Они стояли в дверях и вздыхали:

— Ох, дорогая бедняжка.

Я знала, что они явились лишь для того, чтобы удержать меня дома, но от принятых лекарств у меня не было сил спорить с ними.

Я решила принять ванну — другого способа избавиться от их общества придумать не смогла. Пока наливалась вода, я стащила одежду, мятую, влажную, пахшую потом и чем-то кисловатым — страхом. Бросила одежду на запачканный ртутной мазью пол и голая стояла перед ванной, глядя, как та наполняется, и гладя себя по животу. Кожа была немного дряблой, после беременности на животе у меня остались отметины, серебристая сеточка, напоминающая паутину, заметная лишь вблизи. Я вспомнила радость, которая захлестывала меня, когда под сердцем, в уюте и безопасности, шевелился Билли. Теперь он бродил бог знает где, голодный, раздетый, одинокий, и виновата была я. Как я могла оставить его одного в этой ужасной стране? Лидия права. Мне не следовало привозить его в Индию. Я перенесла одну ногу через край ванны, и резкая боль пронзила стопу, но я устояла перед искушением выдернуть ногу из обжигающей воды, напротив — забралась в ванну и позволила воде ошпарить меня. То было мое наказание. Боль растеклась по телу, жгучая, невыносимая и несущая облегчение, — боль была лучше страха.

Обхватив руками колени, я долго сидела в ванне и после того, как вода остыла, прислушиваясь к доносившимся из комнаты приглушенным — так говорят на похоронах — женским голосам. Захотелось выйти к ним голой, сказать: «Да что вы понимаете? Ровным счетом ничего». Я поплескала в лицо, выбралась из ванны, слегка приоткрыла дверь. Они говорили вовсе не о Билли и не обо мне, просто обсуждали телеграфные провода, перерезанные в Патанкоте, и их встревоженные нотки разозлили меня. Да кому сейчас дело до перерезанных проводов? Завернувшись в полотенце, я устало прошла в спальню, упала на кровать и расправила над собой москитную сетку.

Время от времени я сознавала, что плачу, но не могла вспомнить, когда начала. Действие успокоительных, наверно, заканчивалось, так как я вдруг села на кровати, намереваясь одеться, проскочить мимо Верны и Лидии и броситься на поиски моего малыша. Я уже спустила ноги на пол, когда с чашкой чая вошла Верна.