Леди Роз - Сандра Уорт

– Не бойтесь, – наконец вполголоса сказал герцог. – Джон Невилл будет жив и здоров. Даю вам слово. – Он бросил взгляд на Норриса:

– Позаботься о ней как следует! – Потом хлопнул Розу по боку, и лошадь рванулась вперед.

Когда я обернулась, он исчез.

По дороге в Бишем я была вялой. Тело болело от усталости, а душу одолевало отчаяние. Терпит ли Джон холод и голод? Не ранен ли? Выживет ли он? Уильям Норрис был идеальным оруженосцем – вежливым, внимательным, но ненавязчивым; в его поведении не было и намека на какие-то особые чувства. Мы с Урсулой почти не разговаривали, а когда делали это, то тщательно выбирали слова. Смеялись только дети, весело болтавшие с Норрисом и задававшие вопросы всем, даже Руфусу, трусившему рядом. По пути на север мы миновали множество небольших городков; поездка казалась мне такой же трудной, как путешествие ко двору с сестрой Мадлен. Возможно, потому, что и тогда, и теперь у меня болела душа.

Меня успокаивало то, что Джон в безопасности, но все остальное утешения не сулило. Пока мы поднимались на холмы и спускались в луга, передо мной стояло доброе лицо короля Генриха. Бедный Генрих… События последних месяцев сильно повлияли на его рассудок. Простой, тихий, милый человек, ставший королем благодаря шутке Фортуны, он был не правителем, а его бледной тенью, безропотно переходившей из рук врагов в руки друзей и наоборот. Предпочитал милосердие справедливости, но, мягкий и недалекий, не мог настоять на своем, поэтому им командовала жена.

Я крепко стиснула поводья. Полубезумная улыбка на лице Маргариты, ругавшей Йорка, говорила слишком о многом. Я вспоминала красивую и умную молодую женщину, которой была Маргарита в момент нашего знакомства. Маргарита… Это была еще одна жестокая шутка над Англией. Фортуна свела короля-монаха, абсолютно лишенного честолюбия, с гордой, властной и бесконечно амбициозной женщиной, которая защищала свою власть, не останавливаясь ни перед чем. Именно ее стремление к абсолютной власти разорвало Англию надвое, а самое Маргариту превратило в бешеную волчицу, кровавые клыки которой орошала все новая и новая кровь. Случившееся повлияло на ее рассудок так же сильно, как и на рассудок короля, но, в отличие от Генриха, безумие королевы было темным и мрачным.

Думала я и о Сомерсете. Странная печаль пришла и ушла. Он больше не был тем человеком, который напал на меня в коридоре Вестминстера, но я не ломала себе голову, пытаясь понять, что вызвало это изменение. Пример Маргариты убедил меня, что жизнь умеет менять людей.

Возможно, в местном пейзаже была какая-то красота, но я ее не замечала. Мы проехали мимо женщины, завернувшейся в простыню, чтобы защититься от холодного ветра, мимо крестьянина в домотканой одежде, пальцы которого торчали из тряпок, обматывавших ноги. Проехали мимо людей, работавших в поле; их обветренные руки в грубых митенках были испачканы грязью. Проехали мимо нищих, просивших подаяния: одноногих нищих, одноруких нищих, одноглазых нищих, нищих со страшными гноящимися язвами. Войны всегда плодят нищих.

На обед мы остановились в Литл-Кингс-Хилле, в, харчевне на рыночной площади, рядом с церковью и мастерской красильщика, из чанов которого сочилась зловонная вода. Народу, в харчевне было немного. Они с опаской смотрели на моего ланкастерского сопровождающего с эмблемой белого лебедя, символом короля Генриха, и без комментариев делились новостями, которые слышали, Говорили они вполголоса, но я услышала их беседу и пожалела об этом. Сын Маргариты, маленький принц Эдуард, наряженный в, красно-золотой бархатный костюм, председательствовал на суде над Бонвилем, Бернерсом и Кириеллом – лордами, которые во время битвы вызвались остаться с королем Генрихом и стать его телохранителями. Король обещал помиловать их. Но его слово было нарушено. Семилетний принц вынес лордам смертный приговор. И следил за тем, как им отрубали головы.

Мясник вынес из расположенной напротив лавки клетку с курами, достал, одну, деловито отделил голову и подбросил туловище в воздух. Оно пролетело несколько метров и беспомощно упало на землю. Туча мух, потревоженная этим жестом, вновь опустилась на большой пласт мяса, повешенный для просушки. У меня свело живот.

В Бишеме нам очень обрадовались. Но, увидев, что нас сопровождают ланкастерцы, управляющий тут же умолк. Мое распоряжение угостить солдат элем и сосисками с ржаным хлебом он выполнил неохотно, но когда на следующее утро я пришла, чтобы попрощаться с Уильямом Норрисом, то увидела, что управляющий и несколько служанок помоложе собрались вокруг ланкастерцев. Все шутили и смеялись. Управляющий даже предложил для страховки проводить их через город, который считался вотчиной Уорика.

– Хорошо, что вы приехали после наступления темноты, – сказал он им, садясь на лошадь, – иначе этот лебедь на мундирах мог бы вам сильно повредить.

Я хотела пожелать Уильяму безопасного возвращения, мира и долгой жизни, но не сделала этого. Наша судьба находилась в руках капризной Фортуны. Если повезет Уильяму, то не повезет Джону. Поэтому я просто поблагодарила его и пожелала удачи.

Большая часть Беркшира принадлежала йоркистам, опасность со стороны ланкастерцев миновала, и я успокоилась. Особенно после воссоединения с моей маленькой Лиззи. Проведя в Бишеме неделю, мы поехали дальше, в кембриджширское поместье Борроу-Грин, где я родилась. Я скучала по своему старому дому. Укрепленный манор, который я унаследовала от отца, был основан еще во времена саксов; армия там не поместилась бы, но стены были достаточно крепкими, чтобы защитить нас от банд мародеров, представлявших собой большую угрозу.

Вскоре после приезда я отправилась в пустое восточное крыло, где в детстве проводила много времени, бегая по длинным коридорам и прячась от няни в темных углах и щелях. Пройдя по знакомому узкому коридору с потолком из множества арок, облицованных красным кирпичом, я миновала несколько комнат, остановилась в углу, где обычно ст0ял сундук, и осторожно уперлась ладонями в кирпичную стену. Фальшивая стена подалась, и я очутилась в маленькой комнате с узким окном. Сквозь трещины в потолке пробивался свет. С большого железного крюка, вбитого в потолок, свисал канат. Я закрыла дверь. В детстве, чтобы достать до каната, мне приходилось прыгать, но сейчас я просто взяла его в руки, сняла халат и начала качаться, как делала, когда была маленькой. На мгновение я почувствовала себя свободной, как птица, и снова стала девочкой, с радостным криком убегающей по траве от няни. Окружавший мир вращался, время приобретало форму и становилось материальным. Его прикосновение было чувственным, как прикосновение шелка, и заставляло плавиться прошедшие годы.

Я снова слышала жалобу няни: «Исобел убежала и чуть не свалилась в ручей. Она слишком дикая и необузданная; девчонку нужно укротить ради ее же пользы. Позвольте мне проучить ее розгой». И ответ отца: «Нет. Грань между необузданностью и смелостью слишком тонка, а чтобы прожить жизнь, Исобел понадобится вся ее смелость». А потом произошло что-то странное. Я увидела рядом с собой девочку лет шести; она смеялась и раскачивалась на канате, подражая каждому моему движению. По лицу малышки было видно, что время прикасается и к ней тоже, потому что это лицо быстро теряло невинное выражение. А потом девочка исчезла.