Будущее - Дмитрий Глуховский

— Это точно.

— Не имели права дробить спасение на дозы. Лекарство должно приниматься однократно, быть простым в использовании… И легким в производстве. Те, кто станет делать его, не должны зависеть от нас… Одна лаборатория, три человека… Мы знали, что уязвимы.

— Вы обучили еще кого-то? Отгрузили партию?! Сохранили рецепт?! Поднимай заслонку! Мы выходим!

Беатрис подчиняется — отдает команду, и дверь ползет вверх. В лицо — жар, удушливый угар, парящая копоть, как черный пух.

— Мы не успели завершить работу. Никакого лекарства нет, Джейкоб.

— Не может быть!

— Нам еще несколько лет до результата… Было несколько лет.

— Ты врешь.

Дорогу мне преграждает оплавившийся ком: в нем нет ничего человеческого, хотя полчаса назад он кричал «Беатрис!». Обхожу его стороной.

— Чего ради тогда твои старики сюда лезли?! Если лекарства нет и не будет еще несколько лет… Они бы к этому моменту все перемерли уже как мухи! Зачем опережать события?! Ты врала им тоже? Обещала спасти их, если они спасут тебя?!

— Ты не понимаешь?

— Нет, черт возьми!

— Они знали, что я не успею им помочь. Знали, что все обречены. Эдвард знал, и Грег, разумеется… Тот, что в инвалидной коляске. Но я — может быть — сумела бы дотянуть до того дня, когда получила бы формулу… Эти жалкие старики… — Она оглядывается на вторую кучу тряпья, пахнущую жареным мясом. — Наверное, они думали, что стоит умереть, чтобы кто-то когда-нибудь получил шанс.

Мы выходим в игрушечный цех — совершенно выгоревший, черный. Под бутсами скользит расплавленное и загустевающее стекло: елочные игрушки превратились в то, чем и должны были оставаться. Беатрис, обжегшись, вскрикивает — и я поднимаю ее на руки, переношу через дымящуюся лужу.

— Тебе ничего не сделают. Те, кто отправил меня сюда… Они просто хотят, чтобы ты работала на них.

Зачем я ей это говорю? Она запрещает себя жалеть, но я почему-то ощущаю именно жалость. Эта ее история — о двух глупых стариках, которые пытаются обогнать смерть в заведомо проигранной гонке… И вот появляюсь я и снимаю их с дистанции.

Они ведь не успели ничего сделать. И теперь уже не успеют. Если она говорит правду… Один из ее компаньонов уже коченеет, другой в коме, а ей самой осталось два-три года; если я ее отпущу сейчас — она просто проживет их в мире, и вреда от нее никакого уже не будет. Я гоню от себя эти мысли, но они с жужжанием возвращаются ко мне снова.

Беру Беатрис за руку.

— Но если не продавать… Что тогда вы думали делать с этим вашим препаратом? Производить его для Партии Жизни?

— Мы вообще не собирались его производить.

Я вспоминаю мою последнюю встречу со Шрейером. Слова старухи с перебитым хребтом против слов господина сенатора; кому я поверю скорее? Мог ли он обмануть меня? Преувеличить опасность, чтобы я сомневался в своем задании? Мог. Обязан ли я ему все еще в таком случае?

Обязан. Но…

— Мы бы выложили формулу лекарства в Сеть. В открытый доступ.

— Что?!

— Чтобы каждый мог распечатать его на молекулярном принтере. Никто не должен зарабатывать на таком. Никто не должен ждать его и умирать, не дождавшись…

У меня темнеет в глазах.

Она не хочет хранить рецепт в тайне. Ей не нужны деньги. Ей не нужны слуги. Раздать панацею всем. Вывихнуть тончайше отстроенный механизм, который управляет нашими инстинктами, позволяя нам оставаться людьми. Всех спасти и все уничтожить.

Беатрис Фукуяма гораздо опасней, чем считает Эрих Шрейер. Она не террорист и не барыга; она гребаный идеалист. Я опускаю забрало.

Сдавливаю ее кисть крепче, изо всех сил, до синяков, и волоку ее за собой, как древние кочевники волокли пленников, привязывая их к седлам своих коней, чтобы продать в рабство или принести в жертву.

На пороге меня встречает толпа чумазого старичья и моя десятка. Старики проклинают меня, тянутся, чтобы вырвать из моих рук свою королеву, но Бессмертные без труда держат их хилый натиск.

Мы уходим раньше, чем появляется пожарная охрана, и никто не помешает нам забрать наших пленных и наши скальпы. Беатрис артачится, но Вик живо уговаривает ее коротким разрядом.

За аэрошлюзом нас ждет полицейский турболет. Когда я засовываю Беатрис в его брюхо, она бредит: два удара шокером подряд кого угодно подкосят.

— Переменная Ефуни… Помнишь, что это? Они думали, что расшифровали геном еще в двадцатом веке… Видели все буквы, но не могли прочесть слова… Потом прочли их и решили, что постигли смысл… А оказалось, что каждый слог обладает смыслом, и не одним… И слова — многозначны… Один и тот же ген делает тебя коротконогим и счастливым, другой одновременно влияет на потенцию и на цвет глаз, и кто знает, на что еще. Мы до сих пор всего не расшифровали, не поняли всех смыслов… Полезли туда со скальпелем, резать, пришивать… Не научившись читать… И эти части генома, которые мы изменили… Чтобы перестать стареть… Отменить программу… Юджин Ефуни… Биолог. Он предположил, что у этого участка есть другие функции, что нельзя так сразу, но… Кто ему поверил? Ему никто не поверил, Морис… Ты слышишь меня, Морис? — Она пытливо заглядывает мне в глаза.

— Нет.

Я открываю водопроводный кран, наполняю стакан.

Горло пересохло; гребаный пожар выпарил из меня все соки. Вода кажется сладкой, но это самая обычная вода — ее подслащивает моя жажда. Выхлебываю все до дна, наливаю еще один. Глоток за глотком осушаю и его. Наливаю снова. Пью, обливаясь, пальцы соскальзывают с композита; будь это стекло — стакан, наверное, лопнул бы у меня в руке.

Набираю четвертый стакан, вливаю его в себя. Вкус у воды теперь тот же, что и всегда, — сырой, чуть отдающий металлом. Я больше не хочу пить, но наполняю стакан еще раз.

Отяжелев, опускаюсь на койку, врубаю экран.

Нахожу благотворительный канал, который выжимает из зрителей слезы и деньги, рассказывая о жизни резерваций. Вот хоспис поприличней: тут дети вместе со своими стремительно дряхлеющими родителями возятся на синтетической лужайке, имитируют семейное счастье, делают вид, что никому тут через пару лет не умирать.

Одолеваю пятый стакан.

— Без помощи «Поколения» мы едва сводили бы концы с концами, — признается благообразный старик, обнимающий свою маленькую дочь. — Но благодаря вам мы можем вести полноценную жизнь. Такую же, как ваша…

Тут скрипичные, играющие на фоне, дают какую-то особую ноту, от которой мурашки бегут по коже. Отработанный трюк: неподготовленный зритель может решить, что это его выступление старикана растрогало.

— Фонд «Поколение» заботится о трех миллионах пожилых людей по всей Европе, — заключает приятный бас, пока на экране крутится логотип этого самого фонда. — Помогите нам помочь этим людям прожить достойно…