Гардемарины. Канцлер - Нина Соротокина

Остро хотелось видеть Алешку или Никиту, с ними бы поговорить на эту тему. Первый бы поддержал по всем пунктам: русский народ самый духовный, чистый, жертвенный, терпеливый, добрый, он самый лучший в мире воин… и обязательно это едкое словечко «самый»… А Никита, конечно, примет рейнского — бургундского, потом будет ржать, как конь, и вторить: «… а также самый ленивый, вороватый, беспечный…» — «Это почему же „самый“? — взорвется Алешка. — Ленивей нас, что ли, на свете нет?..» — и, может быть, даже обидится всерьез и захочет призвать Никиту к ответу. А Никита скажет:

«Ты десницу-то[17]убери! — и скинет Алешкину руку с плеча. — Головкой-то подумай! Тебя послушать, так один ты знаешь, как Россию любить!» Александр улыбался, представляя в подробностях эту сцену.

Немцы помешаны на философии, смысла жизни ищут. Но мы тоже не лыком шиты! Белов сходил на лекцию по философии, попал к некому Канту, очень модному в Кенигсберге преподавателю: его ровесник, небольшого роста, без профессорской мантии — в обычном камзоле, говорит бойко, студентов и прочих слушателей полная зала. Александр мало чего понял из этой лекции, но утешил себя тем, что как ни бегло говорит по-немецки, все-таки знает его недостаточно, чтобы понять суть спора вольфианцев с каким-то ортодоксом по имени Христиан Крузий. Несколько утешало, что Бамберг — его новый приятель, банкир, уроженец Кенигсберга, тоже ни бельмеса не понял в рассуждениях Канта и, чтобы скрыть свою бестолковость, всю обратную дорогу с умным видом разглагольствовал, мол, Кант — поверьте, очень толковый человек! — придумал космогоническую схему о происхождении всей Солнечной системы… из чего бы вы думали?.. — из первоначальной туманности! Ясно было, что банкир пересказывает проштудированный труд философа, конечно, если десять раз прочитать, и коза поймет. Приятно чувствовать себя образованным человеком. Белов тоже купил в лавке кой-какие книги по философии.

Но читать их было, к сожалению, недосуг. Коротка дневная жизнь в Кенигсберге. Только соберешься заняться философией, тебя уже зовут друзья (дружба — превыше всего!) к столам банкетным и карточным, словом, начинается жизнь ночная… В карты играл много и с переменным успехом, вино лилось рекой, и если вся компания вдруг снималась с места в поисках прекрасного пола, то не портил компанию. Жена, семья, любовь, Анастасия — все это лежало в одном отделении души, как бы в тайном хранилище, а в другом месте души, открытом всем ветрам, обитали реалии сегодняшнего дня.

А реалии были таковы, что и победители, и побежденные словно забыли в какой-то момент, что война на дворе, и бросились в омут самых беспечных удовольствий. Что ни вторник, то танцы общественные, что ни четверг, то маскарад, по субботам давали балы поочередно прусское, городское и наше военное начальство. А в воскресенье свадьбы в семьях самых порядочных, и каждая семья за честь почтет, если в снимаемом ей трактире или танцевальной зале будет как можно больше господ офицеров.

Были приятные знакомства. Считать женщин, и прехорошеньких, пальцев на руках не хватит, но и среди сильного пола были достойные люди: господин Бамберг, как уже было говорено, приобщал его к философии и ссужал деньгами под очень малые проценты, барон Вейль оказался незаменимым партнером за зеленым сукном, с загадочным маркизом Джильди, кажется неаполитанцем, он ходил на скрипичные концерты. Потом выяснилось, что господин Джильди любит не только высокую музыку, истинной его страстью были танцы.

В музыке, как церковной, так и прочей, немцам нет равных, оркестры всегда были преотличные. Вечер начинался менуэтом, Джильди давал советы и сам не пропускал ни одного танца. Вначале пойдем во-он с той черненькой… а на контрданс — будет эта, с розочками в волосах, а польский танец будем отплясывать с пухленькой хозяйской дочкой. А не потерял ли ты голову, Белов? Отнюдь… просто мне Россия, матушка — постная — малость поднадоела! И ее проблемы тоже! И ее великодержавная спесь! Шире шаг, моя красавица. О-ля-ля!

Как-то поутру, не после бала, а после хорошей игры, Белов возвращался пешком к себе на квартиру. После жарко натопленной, душной, провонявшей табаком залы в трактире свежий утренний воздух был особенно приятен. Из-за угла вынырнули Открытые сани. Кучер погонял лошаденку, одинокий седок в треуголке с серебряным позументом и лисьей дохе дремал. Сани поравнялись с Беловым, потом стали его обгонять. Седок открыл глаза, поправил воротник, натягивая его на уши. Потом встретился с Беловым глазами. Это был Корсак. Тихая улочка Кенигсберга огласилась мощным криком:

— Откуда ты взялся?

— На войне как на войне? Из Мемеля мы… — дурашливо крикнул Корсак.

— Командировался, сэр?

— Вроде того, сэр.

— Надолго? — не унимался Александр.

— Что, сэр, ты орешь? Садись рядом!

— Поехали ко мне!

Каждую встречу русские сдабривают едой, и чтоб дрова трещали, и чтоб бокалы не пустели.

— Я бы тебя все равно нашел, — сказал Алексей, — не в Кенигсберге, так где-нибудь рядом.

— Никита пишет?

— Пишет. Он теперь одержим одной идеей — скульптурно-живописной. Академию художеств создает. Зачем нам эта академия, если все академики выписаны из Европы, а русские в ней только Оленев Никита и Шувалов Иван?..

— Ну, брат, раз не у кого учиться, не грех и немцев призвать. Хоть и небольшое государство, но толковое. — Александр улыбнулся своим прежним Мыслям.

Поговорили… не совсем так, как представлял Александр, но раскатали тему. Потом, как часто бывает, вдруг изменили направление разговора.

— Ты помнишь такую фамилию — Сакромозо? — спросил Корсак.

— А как же? Я уверен, что этот мальтийский рыцарь — прусский шпион. Когда-то я обещал ему уши — обрезать! Ты о нем что-нибудь знаешь?

— Только то, что он болтается в Кенигсберге. А может быть, болтался. А может быть, бывает наездами.

— Говори толком, — Белов стал серьезным.

— Это, знаешь ли, трудно. На моем корабле приплыл наш тайный агент. В Мемеле я невольно стал его помощником. Агент этот не болтлив. Фамилия его Почкин. Где он сейчас — не знаю. Да и не в нем дело, — Александр поморщился.

— Я больше не играю в шпионские игры. Наш канцлер навсегда отбил у меня охоту служить ему.

— Говорят, что дела у Бестужева плохи. Он в немилости. И уж если эти сплетни до Мемеля дошли, значит…

— Туда ему и дорога, — перебил Александр друга. — Пальцем не пошевельну, чтобы сделать для него что-либо.

— Ладно, не шевели пальцем, шевели мозгами. И запомни адресок. Университетский проезд. Торговый дом Альберта Малина. В этом доме бывает Сакромозо. На его имя приходят шифровки. Это я потом из Почкина вытряс. Есть подозрение, что Сакромозо обретается здесь под чужой фамилией… Но все это не точно, зыбко…

— А под какой фамилией-то?

— Кабы знать… Развлекись на досуге, а?