Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский

Тайгу рубили? Да, но что это означает на практике? Это означает, что где-то на одной тысячной или десятитысячной части громадной площади лесного хозяйства идут работы. Там, на этом крохотном пятачке, лесорубы валят тайгу бензиновыми пилами. Опасный, адски тяжелый труд! Опытный лесоруб легко угадывает, куда упадет дерево; если нужно, к вершине привязывают веревку, и пока один пилит, другой тянет, чтобы ствол рухнул в нужном месте и под нужным углом.

Потом еще у сваленных деревьев обрубают сучья; уже голые стволы (их называют хлыстами) стаскивают в кучи тракторами и специальными чокеровочными машинами связки хлыстов грузят на лесовозы… Можно вывозить!

Что такое лесовоз? Гм… Это кабина, позади которой — машина на трех осях; бортов нет, кузова нет — все это не нужно. Между могучих металлических ребер складывают хлысты, закрепляют их цепями, и двадцать, тридцать тонн древесины начинают свой путь к реке.

Ползет по узкой, очень скверной дороге лесовоз, подпрыгивает на ухабах. Волочатся за ним хлысты; ведь какая ни низкая она, северная тайга, а пятнадцати, двадцати метров в высоту сосны все-таки достигают. Внутри лесовоза они не умещаются. Нужно уметь маневрировать невероятно тяжелой машиной, за которой тянутся стволы, метут по дороге. К тому же у этих стволов есть и инерция… Официальная инструкция гласит, что водителям запрещается резкое торможение, особенно если лесовоз едет под уклон. А если, не дай бог, остановится машина, стволы, двигаясь по инерции вперед, сметут кабину и сидящего в ней человека.

Своими глазами я видел это зрелище: кабина лесовоза, в которой сидят только ноги и тело до пояса. Все, что выше, смел вал бревен, двадцать или тридцать тонн, прошедшие над кабиной. И как едет водитель лесовоза, открыв дверцу со своей стороны, тоже видел. А водитель, сияя зубами, дает свои пояснения:

— Мужик, а мужик, ты бы со своей стороны тоже открыл… А то как хлысты в нашу сторону пойдут, так у меня времени не будет тебя вытаскивать. Ты на меня смотри и, как я прыгать начну, сразу сам прыгай, не тяни.

Тут любой пассажир невольно начинает вести себя несколько нервно, к радости водителя. Как герои Джека Лондона показали кое-кому «страшные Соломоновы острова», он показал вам «страшную Сибирь», и чем сильнее вы испугаетесь, тем больше удовольствия он получит.

Вообще-то, сажать в кабину лесовозов пассажиров запрещено, но, разумеется, никто не обращал внимания на эти правила, и лесовозы постоянно возили людей. Уже потому, что во многие места по-другому и добраться не было никакой возможности…

Лихие они были ребята, шоферы лесовозов! Как и везде, где денег платят много, но платят за ответственность и риск, подбирался контингент людей психологически устойчивых, физически сильных и смелых. Слабак и трус попросту не выжил бы.

В те годы среди работников леспромхозов полным-полно было вербованных, то есть людей, попавших на лесоразработки буквально из ворот лагеря. А что? Вольнонаемные даже за большие деньги не очень рвались работать в таких условиях: зимой по колено в снегу, летом размазывая по физиономии мошкару. И в любое время года — с увесистой бензопилой.

А тут является вербовщик прямо в лагерь, выясняет у начальства, кто освобождается в ближайшие недели и месяцы, и рисует лучезарную картину получения места в общежитии, а то и квартиры (тем, кто женится — сразу квартира, только не все хотели жениться), высоких заработков и вольной, веселой жизни в таежном поселке. Желающих было много, и не все они оказывались такими уж гнилыми типами. Большинство на поверку оказывались вовсе не какими-то страшными уркаганами, а просто довольно примитивными мужиками, которые в молодости наделали глупостей и расплатились за них, прямо скажем, сполна. Большинство из них работали неплохо, а некоторые даже сделали карьеру. А что? Работает мужик и пять, и десять лет на лесосеке. Узнает производство и технику, вплоть до сложнейшей чокеровочной машины, назубок. Поступить заочно в технический институт можно было и с судимостью, и глядишь — вышел человек из лагеря в тридцать лет, отсидев лет восемь или десять за что-то довольно гнусное, типа группового ограбления с причинением тяжких телесных повреждений. А к сорока он уже благообразный, приличный инженер, и когда он выступает на совещаниях в главке или в тресте — заслушаешься. Судимость давно сняли, образование высшее, жена — учительница в местной школе, а сынок пошел в школу, где преподает мама… Идиллия, да и только!

Оговорюсь, что блатных не люблю и не уважаю: за подловатость, за трусость, за патологический эгоизм, за способность причинить любое зло кому угодно, чтобы получить самому себе хотя бы микроскопическое добро. Сейчас принято восхищаться всевозможными «паханами» и «буграми», сюсюкать по поводу «бежняжек», которые всего-навсего перебили кому-то хребет, забрали денежки и пропили сбережения, которые человек копил несколько лет. А их, несчастненьких, из-за такой малости запирают в душные камеры, гонят на лесоповал, охраняют с овчарками да еще и кормят не так, как в ресторане «Прага»! Вот чудовища какие они, эти менты…

Ну так вот, преступников я не люблю и не уважаю, какие бы сопли и слюни не пускали по их адресу иные журналисты и писатели.

Но и мазать сотни тысяч людей одной, и притом черной краской — не лучшая политика. Попадали в лагеря очень разные люди, и система вербовки на лесоповал была для многих неплохим способом подняться. То есть мир тайги, хриплой сибирской кукушки, холодных желтых рассветов над зубчатой стеной хвойного леска, тяжелого непрестижного труда — это мир на любителя. Но если кому-то жизнь в этом мире казалась наказанием, растянувшимся на всю жизнь, то ведь кому-то и нравилось.

Вообще-то, в леспромхозах контингент бывших заключенных был все-таки лучше, чем на золотых приисках: там, у «золотишников», всегда была вероятность фарта— внезапного везения, не зависящего ни от чего. Просто вот промыл мужик лоток— а там самородок на килограмм!

Такого фарта нет на лесоповале, а есть тяжелый труд, и с ним вместе устойчивый и притом довольно высокий заработок, — потому и контингент весьма и весьма отличается.

Ну, а шоферы лесовозов — это вообще особая категория жителей северных леспромхозов. Эти шоферы лесовозов, независимо от своего прошлого, неизменно вызывали во мне острые приступы уважения. В них-то как раз присутствовала та сторона блатной жизни, которую воспел В. Высоцкий, — способность жить на пределе, и жить ярко, сильно и красиво.

Помню мужика, который демонстративно носил на телогрейке ромбик — значок высшего образования.

— Простите… А что вы кончали?

— Томский университет.

— Почему же вы крутите баранку?! У вас же такие… такие возможности!

— Возможности на сколько рублей?

Собеседник обалдело молчит, и шофер, окончивший Томский университет, веско разъясняет:

— Я в конторе получу сто пятьдесят… А здесь я имею семьсот. А у меня четверо детей, понял?

Другой шофер леспромхоза был не прочь поухаживать за моей мамой, и когда на крутом повороте хлысты занесло слишком далеко, машина чуть не слетела с дороги, он повернул к маме ни на миг не дрогнувшее лицо (а машина все еще виляла, как пьяная ласточка, металась между обочин) и задумчиво произнес: