Эммануэль. Верность как порок - Эммануэль Арсан

Некоторое время Хироши просто смотрел на нее и улыбался. Наконец он ответил:

– Вероятно, так оно и есть. Наверняка утверждать нельзя. Вот почему я отношусь к Пентесилее как к юной девушке.

Предмет разговора в это время, вцепившись обеими лапками в своего защитника, недружелюбно поглядывал на окружавших его женщин.

– А она у вас ревнивая, – отметила Эммануэль.

– Говорю же, у этих существ много общего с человеком, – будто извиняясь, произнес Хироши. – Но дайте ей время привыкнуть, избавиться от своих древних инстинктов, и вы увидите, как она изменится!

Эммануэль дружелюбно посмотрела на зверька:

– Вы довольны, что она теперь так сияет?

– Да, потому что, похоже, ей и самой это нравится.

* * *

Фужер неожиданно положила на руку Лукаса свою нежную ладошку:

– Когда вы собираетесь испытать на нас ваши новые пилюли? Это ведь ваше творение, я правильно поняла?

– Увы! – признал Лукас.

Все девушки, за исключением Эммануэль, наперебой затараторили:

– Это просто сногсшибательное открытие еще лучше, чем предыдущее… Выглядит просто потрясающе… Мы хотим попробовать… Давайте же немедленно приступим!

Лукас с удрученным видом попытался объяснить им, почему, по его мнению, пробовать не стоило: вероятнее всего, эффект будет необратимым.

Однако девушки отнеслись к его доводам с явным недоверием.

– Почему так получилось, – спросила Аурелия, – что предыдущий препарат был безвреден, а этот вдруг стал опасен?

– Вообще-то он тоже безвреден, если не считать постоянного времени действия. Все те четвероногие, которым Хироши давал препарат, чувствуют себя великолепно и даже лучше, чем до трансформации. Теперь они всегда в хорошем настроении. И всегда в хорошей – повторюсь, увы! – форме.

Лона логически предположила:

– То есть препарат можно использовать в качестве антидепрессанта?

Лукас наотрез отказался обсуждать эту тему. Аурелия, на лице которой наконец появилось некое подобие беспокойства, взяла любовника за руку:

– Главное, чтобы эта проблема тебя самого не ввергла в депрессию. Ничего, ты еще разработаешь множество формул, у которых не будет таких побочных эффектов.

Ученый с благодарностью посмотрел на нее, но ничего не ответил.

Лона заговорила снова:

– Что ж, это открытие должно понравиться любителям приключений.

Фужер, все еще державшая Лукаса за руку, решила перехватить инициативу:

– Действительно, разве может смена цвета кожи напугать тех, кто записался в космическое путешествие, тех, кто будет представлять марсианам земную моду и исследует берега Амазонки?

* * *

Аурелия задала Эммануэль вопрос, которого та ждала с самого начала этого разговора:

– А ты сама согласишься рискнуть?

– Нет, – ответила Эммануэль.

Ее отказ произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Все взгляды мгновенно устремились на нее. Аурелия напомнила:

– Но ведь ты до этого добровольно соглашалась на куда более опасные авантюры!

Она произнесла эти слова с неподдельным восхищением, так что упрек в них был едва различим. Эммануэль решила объяснить свою позицию:

– Единственное, чего я по-настоящему боюсь, – это навсегда потерять возможность меняться.

– Но быть красивой до конца жизни – это что-то! – вслух высказала свои мысли Лона.

Эммануэль отреагировала мягко, но уверенно:

– «До конца жизни» – весьма расплывчатое понятие. Залог успеха и безопасности заключается именно в переменах.

Илона поддержала ее с готовностью рыцаря, рвущегося атаковать крепость противника:

– Тут я на твоей стороне! Ни к чему все время оставаться в одном образе!

Хироши с невозмутимым видом сдавил торчащие соски девушки, а затем облизал пальцы. Лона обратилась к нему, чтобы хоть как-то вовлечь его в разговор:

– Положим, ваша симпатичная зверушка так и будет до конца своих дней переливаться всеми цветами радуги. Но вы на самом деле уверены, что на женщину препарат окажет такой же эффект?

– Презумпции достаточно, чтобы исключить любые тесты in vivo[61].

Понимая, что презумпция, то есть предположение, которое считается истинным до тех пор, пока его ложность не будет бесспорно доказана, – это еще не доказательство, Аурелия ухватилась за эту мысль и обратилась к Эммануэль:

– Если бы я знала, что смогу изменить твое решение, я бы согласилась протестировать препарат на себе. Когда еще мне представится возможность сделать что-то исключительное ради моей любви к тебе?

Эммануэль надолго замолчала, крепко обняв свою любовницу. Наконец она произнесла:

– Я никогда и ни за что не позволю другим делать ради меня то, чего бы я не захотела делать сама. Даже и думать забудь!

Лукас решил закончить спор:

– Как по-вашему, кому я вообще могу позволить участвовать в столь опасном эксперименте с необратимым результатом?

– Мне!

* * *

Реплика прозвучала спокойно и ясно; в ней не было и тени шутки или лихачества. Повисла неловкая тишина. Какую-то секунду все ошарашенно переглядывались, но даже этого времени было достаточно, чтобы понять: никто из присутствовавших эту фразу не произносил.

Тогда они, повинуясь некому единому порыву, повернулись в ту сторону, откуда донесся голос.

Увлеченные спором, они совершенно не заметили, как в комнату вошла девушка и некоторое время незаметно следила за ходом беседы.

Судя по ее возбужденно сверкавшим глазам, услышала она достаточно, и решение ее было принято вполне обоснованно.

Лукас не знал, кто она такая, однако восхищенное лицо Эммануэль освободило его от ненужных расспросов.

Девушка подошла к нему. Ее волосы были заплетены в светлую – почти белую – косу, а глаза цвета зеленой листвы почему-то вызвали у молодого ученого легкое головокружение. Он чуть было не воскликнул:

– Но почему? Почему ты? Зачем? Ты и так сияешь красотой! Ты – уже радуга! К чему тебе мои квазикристаллы, когда ты и без них – настоящий самородок!

* * *

Но он промолчал.

Видимо, девушка испугалась, что тот ее не услышал, поэтому она сказала, твердо и спокойно, так, что у Лукаса не осталось никаких сомнений: от своего решения она не отступится.

– Я хочу, чтобы ты меня изменил. Я не боюсь.

Петра предпочитала ковать железо, пока оно было горячо.