Дочь палача - Оливер Петч

Палач обвел взором площадку. Стены часовенки, фундамент под больницу, колодец, липа, каркас для будущего сарая, куча досок…

И что-то здесь спрятано.

Судебный секретарь мягко улыбнулся.

— Куизль, Куизль… Занимайся тем, что ты умеешь, а остальное предоставь нам, членам совета. Понял ты меня? Или я как-нибудь пороюсь хорошенько у тебя дома. Поговаривают, будто ты продаешь любовные зелья и прочую колдовскую дрянь…

Вмешался Симон:

— Но господин, он прав, участок…

Лехнер развернулся и свирепо на него глянул.

— И ты, Фронвизер, прикусишь свой длинный язык, так ведь? Твои шуры-муры с палачихой… — Он оглядел Магдалену, и та быстро отвела глаза. — Эта запретная связь срамит не только твоего отца. В совете уже немало людей, кто с радостью поглядел бы на вас, привязанных к позорному столбу. Вот это зрелище! Палач на собственную дочь надевает позорную маску! До сих пор я закрывал на это глаза из любви к твоему отцу и ради палача, которого ценил до этого времени.

Услышав про «палачиху», Куизль взвился, но Магдалена его удержала.

— Оставь, отец, — прошептала она. — Только дров наломаешь.

Лехнер огляделся и подал знак стражникам возвращаться.

— Скажу вам, во что я верю, — сказал он, не оборачиваясь. — Я верю, что здесь и в самом деле побывали солдаты. Могу даже поверить, что какой-то нерадивый аристократ из Шонгау нанял их, чтобы они разрушили больницу. Потому что боялся, что путешественники будут объезжать город. Но вот во что я не верю, так это в ваши россказни о сокровищах. И я также не желаю знать, кто тот аристократ. И без того уже довольно шума поднято. Сегодня же я распоряжусь, чтобы каждую ночь здесь выставляли караул. Строительство будет продолжаться, как и решил совет. А ты, Куизль… — только теперь он повернулся к палачу. — Ты сейчас пойдешь со мной и займешься тем, на что ты больше всего годишься. Будешь дальше пытать Штехлин, пока она не признается в убийстве детей. Потому что именно это сейчас важнее всего. А не кучка вшивых солдат на разваленной стройке.

Он зашагал было прочь, но один из стражников дернул его за рукав. Это оказался Бенедикт Кост, который караулил этой ночью в тюрьме.

— Господин, Штехлин… — начал он.

Лехнер остановился.

— Ну, что там с ней?

— Она… она без сознания и тяжело ранена. В полночь она рисовала знаки на полу в камере, и тогда Георг Ригг бросил в нее камнем. Теперь она и не шелохнется. Мы отправили к ней Фронвизера-старшего чтобы он ее посмотрел.

У Лехнера слегка покраснело лицо.

— И почему я узнаю об этом только сейчас? — прошипел он.

— Мы… не хотели будить вас, — промямлил Бенедикт. — Думали, что это может подождать и до завтра. Я хотел сообщить вам пораньше с утра.

— Подождет до завтра? — Лехнер с трудом управлял голосом. — Через день или два сюда явится княжеский управляющий со всей свитой, а у нас тут дьявол разгуливает. Если до этого времени мы не представим ему виновного, то он сам примется за поиски. А тогда помоги нам господь! Он не ограничится однойведьмой, можете мне поверить!

Секретарь резко развернулся и стремительно зашагал по дороге обратно в Шонгау. Стражники последовали за ним.

— Куизль! — крикнул Лехнер уже на ходу. — Ты идешь со мной, остальных это тоже касается! Мы выжмем из Штехлин признание. Сегодня, если придется, я и мертвого заставлю говорить!

Утренний туман начал постепенно рассеиваться.

Когда последний из них покинул площадку, откуда-то послышался тихий плач.

Марта Штехлин все еще была без сознания и ни на что не реагировала. Она металась в горячке и бормотала во сне, а Бонифаций Фронвизер прижался ухом к ее груди и прислушивался.

— Знаки… дети… у всех… — вырывались из Марты обрывки фраз.

Старый лекарь покачал головой. Он с раболепием взглянул на Лехнера, который стоял, прислонившись к двери, и с возрастающим нетерпением наблюдал за его действиями.

— Ну что? — спросил секретарь.

Фронвизер пожал плечами:

— Дрянь дело. У женщины лихорадка. Возможно, она умрет, так и не приходя в сознание. Я попробую пустить кровь…

Лехнер отмахнулся:

— Оставь этот бред. Так она помрет еще быстрее. Знаю я вас, врачей… Нет никакого другого средства привести ее в чувство хоть ненадолго? Когда признается, пусть себе помирает, но сначала мне нужно ее признание!

Бонифаций Фронвизер задумался.

— Есть одно верное средство, но я таким, к сожалению, не располагаю.

Лехнер нетерпеливо побарабанил по решетке.

— А у кого оно есть, это верное средство?

— Ну, полагаю, у палача. Но это дьявольское творение. Сделать кровопускание, и знахарка…

— Стража! — секретарь уже двинулся к выходу. — Приведите палача сюда. Пусть поставит Штехлин на ноги и быстрее. Это приказ!

Торопливые шаги стали удаляться в сторону Кожевенной улицы.

Фронвизер осторожно приблизился к Лехнеру:

— Могу еще чем-нибудь быть полезным?

Тот лишь мотнул головой. Он погрузился в раздумья.

— Ступай, я позову тебя, если потребуется.

— Господин, прошу прощения, но заработок у меня…

Лехнер со вздохом сунул лекарю несколько монет и вошел обратно в тюрьму.

Знахарка лежала на полу камеры и тяжело дышала. В пыли возле нее, едва различимый, был нарисован знак.

— Дьявольское отродье, — прошипел Лехнер. — Скажи, что тебе известно, и отправляйся в ад.

Он пнул женщину в бок, так что она со стоном перекатилась на спину, а затем стер знак и перекрестился.

Позади кто-то потряс решетку.

— Я видел, как она рисовала знак! — крикнул Георг Ригг. — Тогда я и влепил ей камнем в голову, чтобы она никого не заколдовала. Ха, на Ригга можно положиться! Верно, господин?

Лехнер развернулся.

— Ты, жалкий неудачник… Из-за тебя как бы весь город не загорелся! Если бы ты ее не изувечил, она уже сейчас могла бы отправиться к дьяволу, чтобы все наконец успокоилось! Так нет же, надо вам сначала управляющего дождаться. При том, что в городской казне и так ни гроша нет… Безмозглый ты дурак!

— Я… не понял…

Но Лехнер его уже не слышал. Он снова вышел на улицу. Если до полудня палач не сможет вылечить знахарку, придется созывать совет. Дело выходило из-под контроля.

Понедельник, 30 апреля 1659 года от Рождества Христова, 8 утра

С корзиной в руке Магдалена поднималась по крутой дороге от реки к рыночной площади. Ни о чем другом, кроме как о событиях прошедшей ночи, думать не получалось. Хоть она так и не сомкнула глаз, спать не хотелось вовсе.