Экватор - Мигел Соуза Тавареш

— Нет, Энн. Это как раз то, чего я не сделаю никогда. Это из того же разряда, что приказать убить этого еврея — сукиного сына, который меня шантажирует, или уволить начальника полиции Алистера и попытаться замять начатое им расследование. Ничего такого я делать не буду.

— А почему, я могу узнать?

— Потому что это вопрос чести.

— Чести? — Энн сделала резкий жест рукой, будто бы бросив в пол какую-то тряпку. — Сейчас твоя честь равняется нулю. Или, точнее, пятистам тысячам фунтов. Достань их или найди способ сделать так, чтобы тебе их простили — и тогда твоя честь к тебе вернется.

Дэвид почувствовал, как унижение тонким лезвием медленно проникает в его грудь: сначала его унизил ничтожный еврейский торгаш, потом бывший в его подчинении шеф полиции, а теперь и его собственная жена. Теперь во всем этом ему оставалось только установить предел, обозначить границы.

— Энн, я не сделаю ни того, ни другого. Я не стану просить, чтобы мне простили долг, потому что карточный долг — долг чести. Не буду просить раджу Гоалпара, формально являющегося подданным и союзником английской Короны, чтобы он мне подарил или дал взаймы пятьсот тысяч, которые я никогда, ни при каких условиях не смогу вернуть — и все это ради того, чтобы спасти мою карьеру и репутацию. Если я так поступлю, это будет новым предательством в отношении моих обязанностей и долга. К тому же, тот, кто приедет сюда на мое место, будет представлять правительство, находящееся в вечном долгу перед раджой и его потомками. Я предпочитаю собственный позор, нежели такое предательство.

— И что ты будешь делать?

— Ничего. Мне нечего делать, чтобы избежать катастрофы, сегодня и вплоть до завтрашнего утра. К сожалению, чудес не бывает. Завтра я сообщу своим кредиторам о том, что не в состоянии выплатить долг, а в Дели передам прошение об отставке, изложив соответствующие причины.

— А потом?

Дэвид молча посмотрел на Энн. По его лицу текли две крупные слезы, но он не отвел взгляда. Он снова увидел, как она красива и необычна, почувствовав пробежавшую по всему телу дрожь от одной только мысли, что эта женщина принадлежит ему. Она — его жена.

— А то, что потом, любовь моя, теперь уже зависит только от тебя. Если ты останешься со мной, то всю свою дальнейшую жизнь я посвящу тому, что буду пытаться заслужить твоё прощение за то, что сделал с тобой: все зло, что отныне ты мне причинишь, по легкомыслию или из мести, я смогу принять как цену, которую обязан заплатить за бесчестье, которое принес тебе и твоей семье. Я говорю это с глубокой тяжестью в душе и не пытаюсь получить твое скорое прощение. Вчера и сегодня я много думал о нас и понял, что хочу только одного — бороться за то единственное, что у меня осталось. За тебя. Если ты останешься со мной, я начну заново нашу жизнь, как-то по-другому, где-то в другом месте, делая не важно что. Если ты уйдешь, я пойму и приму это, не буду чинить тебе никаких препятствий и попробую один прожить то, что уготовано мне судьбой. Сейчас мне больше нечего тебе сказать. Нечего тебе предложить или пообещать. Я только хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя, с каждым днем все больше, и что я крайне несчастен от того зла, которое я тебе причинил.

Энн вышла из спальни, прошла по залам, слабо освещенным уже наполовину оплывшими свечами, и не смогла удержаться от ироничной улыбки, заметив, что в красном зале в подсвечниках, ставших причиной трагедии, горят свечи. Она прошла через веранду и вышла в сад, где полная луна, осветив отдельные участки земли, оставила другие во мраке, окутав тайнами, которые еще только предстоит разгадать. Энн услышала знакомый ей по последним годам жизни шум священной реки, которая протекала чуть вдалеке, в глубине сада, вдыхая висевший над ней в воздухе влажный аромат ночных роз. Она подумала, насколько мирными были эти проведенные здесь годы, о том, что давно успела подружиться с каждым из растущих здесь деревьев, с привычными ей запахами сада; ей вдруг снова взгрустнулось от того, что у них нет ребенка, сына: можно было бы сейчас подойти к нему, поправить одеяло и поведать ему разом все свои секреты и печали, пользуясь тем, что он спит и ничего не слышит. Она подумала и о своем бесплодном герое, которого так любит, недостатками и слабостями которого так восхищается, подумала о том, насколько бы ее жизнь была пуста, если бы все это — их неродившегося сына, этот лунный свет в ночном саду, ночной запах роз — нельзя было разделить с ним и только с ним.

Почувствовав, как холод уже подбирается через одежду к телу, Энн вернулась в спальню, где застала Дэвида, сидящего все в той же позе на диване, с опущенной вниз, зажатой между ладонями головой. Он был по-прежнему в слезах, застывших на его лице, будто в ожидании, когда она вернется.

— Я не оставлю тебя, Дэвид. Не оставлю никогда. Делай то, что ты считаешь нужным и должным.

* * *

Все последующие события развивались просто и быстро. На следующее утро Дэвид отправил телеграмму в Дели, попросив об отставке со своего поста в связи с обстоятельствами, изложенными в прилагавшемся к письму отчете шефа полиции Гоалпара. В ответ он получил телеграмму из головного аппарата правительства, в которой сообщалось, что отставка принята со всеми вытекающими из этого последствиями. Они упаковали свои вещи, отблагодарили, чем могли, прислугу дворца, Дэвид написал прощальное письмо с благодарностью, адресованное всем сотрудникам правительства штата, и вечером они уже садились в экспресс, направлявшийся в Агру и Дели, держа друг друга под руку, словно они не являлись, по сути, двумя преступниками, спешно бежавшими из города.

В Дели Дэвид Джемисон доложил в центральный аппарат правительства о своем прибытии и был принят генеральным директором, который не смог скрыть злорадный блеск в глазах, когда спросил его:

— Ну что, мой дорогой, прибыли, чтобы подать в отставку?

— Нет, прибыл, чтобы представиться руководству и ждать дальнейших распоряжений. Если меня ожидает отставка, я решу, буду ли я защищаться или нет. А до тех пор считайте меня на службе.

Дэвид был отправлен домой до принятия решения по его вопросу. Это был долгий и мучительный месяц, проведенный ими в доме родителей Энн, когда нельзя было выйти на улицу без того, чтобы не ощутить на себе косые взгляды, или чувствовать тяжелое свинцовое молчание уважаемого полковника Рис-Мора. К концу этого периода, который показался ему вечностью, к превеликому отчаянию с его стороны, Дэвид был вызван прямо на аудиенцию к вице-королю.

Прошло три года с тех пор, как он в последний раз заходил в этот кабинет, откуда руководили Индией и откуда он вышел тогда с трудно описуемым ощущением причастности к узкому элитарному кругу тех, кому судьба доверила право управлять этой страной. Лорд Керзон, то ли из желания поразвлечься, то ли, чтобы обозначить разницу между тем, что было тогда и что сейчас, принял его на этот раз, даже не потрудившись подняться из-за стола.

— Заходите, Дэвид. Садитесь куда-нибудь, и я сразу перейду к делу. Дабы сэкономить на деталях или красноречивых заявлениях, — а в вашем случае они неуместны, — скажу вам лишь, что я чувствую себя предательски обманутым: вам было оказано доверие и предоставлены несравнимые возможности, которых многие другие страстно добивались и в не меньшей, чем вы, степени заслуживали. Однако, несмотря на запятнавшие вашу честь обстоятельства — вашу и всех нас! — в связи с вашим отбытием из правительства Ассама я попытался быть справедливым и выбрал наиболее подходящий вариант, который позволит вам быть полезным делу защиты интересов нашего государства. У меня был выбор между тем, чтобы инициировать против вас соответствующую процедуру и уволить со службы за бесчестное поведение, и тем, чтобы принять во внимание тот факт, что, несмотря на ваши пороки, вы, ранее и в последнее время доказывали, что, несомненно, способны работать талантливо и со знанием дела. Я выбрал второе. Однако, как вы должны понимать, в Индии вам не место, даже, если вы будете работать мальчиком по уборке помещений в данном учреждении.