Вы способны улыбнуться незнакомой собаке? - Людмила Анисарова

Лена извелась в поисках ответов на все эти мучительные вопросы, которые ответов и не предполагают. Что мы можем знать? Ничего. Жизнь — цепь случайностей. Так однажды сказал Слава. Да, именно так он сказал. А Лена горячилась и доказывала, что все дело в судьбе. Что то, что нам кажется случайностью, где-то кем-то определено таким образом, чтобы подвести к тому, что в конечном итоге должно получиться. Слава удивлялся нематериалистическим взглядам своей собеседницы и периодически возвращался к этому, подшучивая над Леной: «А вы, Леночка, говорите, судьба…»

— Ну, Леночка, убедились, что все в этой жизни определяет его величество случай? — этим вопросом встретил Слава Лену на следующий день, когда она рано утром вошла в палату буквально на цыпочках, боясь побеспокоить Славиных сопалатников, с которыми вчера уже успела познакомиться. В том, что Слава уже не спит, она почему-то не сомневалась.

— Слава Богу, вы уже в состоянии спорить, вчера дела обстояли гораздо хуже, — обрадовалась Лена, забыв почему-то, как и Сорокин, поздороваться.

— Да и сегодня все скверно, — махнул здоровой рукой Слава.

— Нет, так не надо, — заволновалась Лена, присаживаясь на краешек его кровати, стоящей у окна.

— Что не надо, Лена? Что не надо? Надо правде смотреть в глаза. Вот я и говорю… Не судьба, а цепь случайностей определяет нашу жизнь. Не приди я тогда к Денисову…

Лена грустно усмехнулась:

— Я поняла, Слава. Не было бы знакомства со мной — не было бы поездки в лес. Не было бы поездки — и рука была бы цела.

— Да, Леночка! Да! Именно так. И вы сами прекрасно это понимаете.

Лене стало неуютно. Она столько пережила вчера. Разве нельзя ее было пожалеть за это? Но Слава, видимо, жалел только себя. Что ж. Действительно. Легко ей рассуждать. Это ведь у него, а не у нее — перерезанные артерия, сухожилия и нервы. Последствия ясны даже неспециалисту: неподвижная кисть, фактически — инвалидность. И все-таки… И все-таки Лене хотелось, чтобы Слава вел себя по-другому. Ведь вчера он, пожалуй, держался более мужественно. Так это вчера. Вчера реальность, вспоротая бутылочным осколком и заливаемая кровью, была мистически неправдоподобной, казалась страшным сном, который в конце концов закончится. Он и закончился. Инвалидностью. Значит, закончился плохо. Но Слава жив! И это главное. Но это только с точки зрения тех, у кого руки-ноги целы. И у кого вообще все замечательно.

— У вас ведь все замечательно, Леночка? Не так ли? — спросил Слава, явно издеваясь.

Сил для оптимизма у него не было. А вот для злой иронии — хватало.

— Да. У меня все здорово. — Лена поднялась и пошла к выходу.

Слава молчал. Она вернулась, снова села рядом:

— Я вот тут кое-что принесла…

— Нет-нет, ничего не надо. И… знаете… Лена, я, наверное, не прав. — Все это прозвучало напряженно-дежурно.

— Думаю, что не правы. Но это не важно, — ответила Лена, пытаясь выйти на легкие, непосредственные интонации. Кажется, у нее ничего не получилось.

— Леночка, вы мне про матушку мою расскажите лучше. А то я вчера не все понял, — попытался исправить ситуацию Слава.

— Не переживайте. Сказала все, как велели. Успокоила как могла. А она просила успокоить вас, сказать, что чувствует себя нормально. Вот.

— Да, бедная моя матушка… Только этого ей не хватало. — Кривая Славиного пессимизма снова поползла вверх. И скрывать этого он и не собирался.

Лена с тяжелым сердцем покинула палату. Вчера она испытывала к этому человеку столько любви, нежности, сострадания. Думала, что то, что случилось, свяжет их, видимо, навсегда. Ошиблась. В себе ошиблась. В нем ошиблась. Хотя… Никто ничего не знает. Может, все еще образуется. Нельзя требовать от человека мужества в такой ситуации. Это только в книжках бывает.

Чувство разочарования, опустошенности, неудовлетворенности собой и острой досады на судьбу, неправильную и несправедливую, не покидало Лену весь день.

— Леночка, что с вами сегодня? — несколько раз удивился Марк Захарович в ответ на ее раздраженный тон.

Матильда потихоньку порадовалась: «А ты думал, ангел — твоя Леночка? И у нее может быть плохое настроение. Все мы не ангелы!»

Все проговорить, доосмыслить и докопаться до истины (относительной, разумеется, — до той, которая — только сейчас, здесь и для нас) можно было только с Ольгунчиком.

Она слушала взахлеб. И качала головой. И взмахивала руками. И бесконечно повторяла: «Ну и ну!»

Перед тем как начать ей все подробно, в красках, описывать, Лена сто раз сказала: «Умоляю, никому!» Ольгунчик клятвенно заверяла, что ни-ни. Дело в том, что Сорокин на самом деле просил Лену никому ничего не говорить. Особенно подруге Оле. Потому что если будет знать Оля, то обязательно будет знать и Денисов. А Денисов, несколько раз повторил Слава, не так прост, Леночка, как кажется. Никому не надо знать, как и где это произошло.

Лена знала, что Сорокин почему-то тщательно скрывает их отношения от Денисова. Ей это было непонятно. Ведь друзья вроде… Сильно она, правда, в это не вникала и сама от Денисова ничего не скрывала: да, встречаются они иногда с Сорокиным и по телефону общаются. Но раз теперь Слава так настойчиво просил ничего не говорить, она, конечно, не скажет. Хотя совсем никому — это же просто невозможно. Ольгунчик, безусловно, ненадежный в этом плане человек. Но вместе с тем кто же лучше, чем она, все поймет? Никто. Лена просто попросит как следует, чтобы она ничего Денисову не рассказывала, да и все.

Поведение Сорокина в больнице Ольгунчику тоже не понравилось.

— Я же говорила, человек в футляре, — твердила она.

— Да при чем тут это? — недоумевала Лена.

— При всем. — Ольгунчик, как всегда, была категорична и непримирима. — Я тебе сразу сказала, что он тебе не пара. Слюнтяй, размазня, да еще в футляре. Понимаешь? Он не может расслабиться, отдаться полностью чувствам. Такая женщина рядом. А он?

— Ольгунчик, ты все не про то, — пыталась возразить Лена.

Но Ольгунчика остановить было трудно:

— Я тебе сразу сказала: зануда. Не, ну сама подумай: не рассказывать Денисову! Разве не странно? Они же друзья. Он весь из каких-то условностей состоит. Понимаешь? Всего боится, все просчитывает. Как бы чего не вышло! Вот его Бог и наказал.

— А он считает, что я всему виной. Представляешь? Говорит, женщины всегда приносят ему несчастье.

— Вот-вот, и я о том же. Зануда. Плюнь на него и в больницу больше не езди.

— Ну конечно! А кто ж к нему, кроме меня, придет? Нет, я должна. И потом… Это все пустяки. Это пройдет. Я думала, ты поможешь мне закрыть на все это глаза… Понимаешь, я не хочу его терять. Не хочу.

— Да ну тебя! — рассердилась Ольгунчик. — Тоже мне нашла! Я, наоборот, рада, что все так получилось.

В общем, тот разговор с Ольгунчиком, на который рассчитывала Лена, не получился. Получился другой. Но сердиться на подругу было невозможно. А уж обижаться — тем более. И даже когда на следующий же день Ольгунчик чистосердечно призналась, что все рассказала Денисову, Лена просто не нашлась что ответить — и не более того. Правда, Ольгунчик заверила, что уж Денисов точно не проболтается.