История любви в истории Франции. Том 4. От великого Конде до Короля-Солнце - Ги Бретон

Когда же она ушла, он, дабы обезопасить себя в будущем, решил уничтожить все документальные свидетельства своей женитьбы. Это удалось сделать при помощи интенданта Лимузена. Предоставим слово Монже: «Интендант Лимузена, объезжая свой округ, притворился, будто бы у него сломалась карета возле одной деревушки. Именно здесь в свое время венчался аббат Дюбуа, о чем свидетельствовала книга записей. Интендант попросил приюта у местного кюре и провел ночь в его доме.

За ужином он поинтересовался, должным ли образом сохраняются церковные книги прихода: кюре показал ему их. Разузнав все, что требовалось, интендант решил подпоить кюре и легко достиг своей цели, угостив того собственным вином (куда было подмешано снотворное), которое, как он говорил, ему доставляют из-за границы. Его камердинер применил тот же трюк в отношении служанки, так что хозяева дома спали в эту ночь беспробудным сном. А интендант, воспользовавшись этим, просмотрел книги записей и вырвал страницу, на которой фигурировали сведения о венчании аббата Дюбуа…».

Ликвидировав это препятствие, Дюбуа стал подыскивать сговорчивого прелата, дабы пройти разом все ступени посвящения в сан. И такой добрый человек нашелся: это был монсеньер Трессан, епископ Нантский, духовник регента. Он отслужил мессу, и аббат Дюбуа получил рукоположение…

По окончании церемонии новоиспеченный иерарх церкви отправился в Пале-Рояль на заседание регентского совета. Он застал всех присутствующих в чрезвычайно веселом расположении духа. Причиной тому была удачная острота герцога де Мазарини:

— Не будем ждать аббата, — сказал лукавый вельможа, — у него сегодня праздник… День первого причастия!

* * *

Никаких препятствий более не существовало, и было решено, что посвящение в сан состоится 9 июня в Валь-де-Грас.

В этот торжественный день аббат Дюбуа не изменил своим привычкам. «Он поднялся засветло, сообщает нам его секретарь, — облачился в фиолетовую сутану с кружевным стихарем и пелериной, затем, пренебрегши утренней молитвой, долго наблюдал за полуголой женщиной в доме напротив и любовно благословлял ее из окна». Чуть позднее он обрушился с проклятиями на чем-то не угодившего ему камердинера и надавал пинков зазевавшемуся лакею…

Аббат, естественно, разослал приглашения всем «висельникам» регента, дабы придать церемонии настоящий «парижский шарм»…

Из придворных, занимавших видное положение, лишь один был обойден вниманием достойного прелата.

Это был герцог де Сен-Симон, которому подобное пренебрежение польстило. 8 июня он отправился к регенту, чтобы сообщить ему, «какое ужасное впечатление произвели на всех это скандальное назначение, этот богохульственный обряд рукоположения признанного развратника, эти неслыханные приготовления к посвящению в сан нового архиепископа».

— Заклинаю вас об одном, — сказал герцог, — воздержитесь от участия в позорной церемонии.

Регент обещал. Увы! Графиня де Парабер заставила его нарушить слово. Сен-Симон повествует об этом с нескрываемым раздражением: «На следующий день я узнал от любовника мадам де Парабер, которая хоть и царила в сердце регента, но верность ему не блюла, что в ночь, предшествующую церемонии посвящения, она была в Пале-Рояле и лежала вместе с герцогом Орлеанским в его спальне и постели, чего прежде не случалось никогда, и он стал говорить ей обо мне с добавлением похвал, о которых я умолчу, и с глубокой признательностью за мою дружбу, сказав, что я его полностью убедил и что он не пойдет на церемонию, дабы сделать мне приятное.

Парабер, также превознося меня, сказала, что я совершенно прав, однако регенту все равно надо идти. Удивленный, герцог Орлеанский воскликнул, что она сошла с ума.

— Пусть я сошла с ума, — возразила она, — но вы все равно пойдете.

— Восхитительная логика, — произнес он, — ты же сама сказала, что господин де Сен-Симон совершенно прав. Зачем же мне идти?

— Зачем?

— А затем!

— Это не ответ, — рассмеялся он. — Затем! Скажи, зачем мне идти, если, конечно, можешь.

Они препирались таким образом некоторое время, а потом она призналась:

— Хорошо, я вам скажу. Вы сами знаете, что четыре дня назад мы крупно повздорили с аббатом Дюбуа и еще не помирились. От этого дьявола ничего не скроешь: он узнает, что мы спали здесь сегодня ночью. И если завтра вы не пойдете на церемонию посвящения, он во всем обвинит меня и не простит мне этого никогда. Он станет нашептывать вам гадости, подстраивать мне пакости и непременно добьется своего: мы поссоримся. А я этого не хочу, оттого и прошу вас пойти на церемонию, хотя господин де Сен-Симон совершенно прав.

Герцог Орлеанский еще сопротивлялся, но слабо и наконец уступил, решив пойти на церемонию».

И «прямо из объятий Парабер регент прибыл на торжества по случаю назначения Дюбуа архиепископом, дабы закончить день сходно с началом».

В Валь-де-Грас Филипп Орлеанский веселился от души. Сидя на трибуне, он лорнировал прелата и громко смеялся, когда бывший наставник попадал в затруднительное положение.

Архиепископу Камбре и в самом деле приходилось нелегко: он с большим трудом преклонял колени перед алтарем, ибо, как говорит Монже, «страдал недержанием мочи, и отцу Себастьяну, знаменитому механику из Академии наук, было поручено соорудить ему судное отводной трубкой и губкой. Ни о чем не подозревавшие кардинал де Горан, проводивший освящение, и епископы Нантский и Авраншский, помогавшие ему, совершали богослужение в привычном размеренно торжественном ритме, и новому архиепископу по возвращении в Пале-Рояль пришлось полностью переодеться, что он и сделал, проклиная судно, в котором ничего не задержалось…»

Так завершилась эта невероятная церемония…

Женщины лишь тогда что-то значат, когда мужчины не стоят ничего.

Шомет

В Камбре без всякой радости встретили известие о назначении аббата Дюбуа. Зато в столице это событие отмечали с большим размахом. Послушаем, что говорит по этому поводу шевалье де Раван: «Во всех парижских борделях новость приняли с ликованием, а затем отпраздновали в соответствии с необыкновенными обычаями, принятыми в этих школах наслаждения».

Девица Фийон (знаменитая содержательница публичного дома, о которой нам уже приходилось рассказывать) отличилась и тут, позволив себе выходку, совершенно невероятную по наглости и дерзости. Шевалье де Раван описывает эту сцену, которая в наше время представляется просто немыслимой:

«Как-то утром Фнйон, одевшись самым скромным образом, отправилась к принцу в Пале-Рояль и застала его в обществе многочисленных фаворитов. Регент, узнав ее издали, сразу настроился на веселый лад и сказал:

— Взгляните, господа, это нечто новенькое: Фийон в обличье кающейся грешницы!

— Увы! Так оно и есть, Монсеньер, — отвечала эта чертовка, ибо отнюдь не была глухонемой, — всему приходит свое время.