Крепостной Пушкина - Ираклий Берг

— Вам не нравится?

— Нет. Разгадывать интересно. И я добился серьёзных успехов. Но читать уже разгаданное — мерзко.

«Я был прав, — подумал Степан. — Мой дорогой поэт — дешифровщик. Удивительно. Но, если подумать и вспомнить, что это век гуманитарного образования, ничего странного. Одни мастера слова маскируют, другие снимают покров тайны. Но наше всё скромничает. Судя по всему, он просто заноза у оппонентов. И очень большая.»

— Вас беспокоит моральная сторона вопроса?

— Нет. Мне противно видеть людей, которым нельзя сказать в лицо, что знаешь о них такое, после чего руки не подать. Ведь это не мои тайны.

— Вы упоминали о «Гидре». Что это? Новая организация?

— А какие, по-твоему, вообще цели у подобных обществ?

— Власть? Деньги? Занять время? Чувствовать себя значимыми?

— По существу ты прав. Но «Гидра» — нечто особенное. Неясно кто в нем состоит, что само по себе абсурд. Загадка. Как и его глава. Угадаешь прозвище, за которым он маскируется? Ты ведь любитель древней Греции, как я понял.

— Понятия не имею, барин. Зевс? Юпитер?

— Подумай хорошенько. Не перебирай. Как бы ты назвал себя, находясь во главе общества, что проповедует отказ от всего святого? Исповедует культ силы? Считает только себя и своих последователей достойными жизни? Объявляет всё устройство общества ложным? Отвергает право монархов и монахов быть представителями Господа, отвергает самого Господа? Ставит целью уничтожение государств и религий? Дошло до всего этого под идеей борьбы за правду? Это ни разу не масоны, говорю абсолютно точно.

— И такое вот общество существует? Но это абсурдно.

— Почему?

— Власть имеющие не станут рисковать настолько, чтобы подвергать себя опасности. Одно дело — посадить угодного царя, а неугодного свергнуть. Такое понятно. Ослабить монархию, ввести ограничения в виде конституции — тоже понятно. Но то, что вы говорите... такое общество разрушителей не способно существовать. Даже обычная революция пожирает своих детей. Представить подобное общество... в нём или фанатики, или обманщики. Последние победят, когда первые устанут от себя и уничтожат друг друга. Достаточно им не мешать.

— Увы, но факты говорят об обратном. Такое общество существует. И во главе его некто, именующий себя...

— Прометей?

Пушкин прикрыл усталые глаза. Ночь обещала быть долгой.

— И раз вы столь серьёзно относитесь к этой "гидре", то она должна была проявить себя не только на словах? А я ничего подобного не слышал. Погодите! То зверское убийство Калашниковых и странное письмо с отборным бредом — это они?

— Возможно.

— Тогда вы в ещё большей опасности, чем я думал. Мне представлялось, что угрозу вам несёт знание некоторых деталей чьей-либо деятельности, характер которой предпочитают скрывать. Одного пронырливого голландца, например. Не более того. Теперь чувствую себя как в паутине. Помогите разобраться.

— Каким образом, если я сам не понимаю?

- Расскажите что можете, или, что посчитаете возможным. Сделайте милость.

Глава 25

В которой Степан получает урок.

Выход журнала получился сверхуспешен. Подобного даже Степан не ожидал. Память подсказывала, что в его реальности (впрочем, считать ли реальностью то, что ни он, ни кто-либо из знакомых не видел, а знал из источников, подчас противоречивших друг другу?) «Современник» был немного кому интересен и провалился, собрав около 600 подписчиков, что не смогло окупить производство. Сейчас же первая тысяча экземпляров ушла за несколько дней и срочно допечатывались ещё две.

Пушкин уступил его доводам и согласился на эксперимент. Во-первых, Степан настоятельно требовал отбросить название «Современник», заменив его на «Вокруг слова». Во-вторых, решительно изменилось содержание. Здесь следует сказать поподробнее.

Открывший журнал читатель первым делом видел стихотворение «Скифы» за авторством Степана Афанасиевича, как и было печатано, без фамилии. Далее следовало «Бородино» того же автора и ряд других, не менее острых произведений.

Затем шла «Пиковая дама» самого Пушкина (Степан ликовал, увидев повесть, опасаясь, что своим вмешательством чрезмерно изменил ход истории и ряд произведений «пропадёт»).

Следующей он поставил фантастику Одоевского, но по-своему. Мужик повёл себя столь напористо и решительно, что Владимир Фёдорович спасовал, согласившись, как и Пушкин, на внесение корректировок. Был изменён год описываемых событий — с 4338 на 2034. Содержание в основном осталось прежним: миром правили империи России и Китая, который воевал с «одичавшими американцами» и «перенимал русские манеры». Говоря по правде, именно этим Степану текст и понравился. Москва и Петербург в воображении Одоевского превращались в один город под хрустальной крышей, что ещё больше восхитило самоназванного корректора, люди жили как в сказке, общаясь друг с другом через магнетические телеграфы, путешествовали в воздушных кораблях и наслаждались изысканной пищей, например, сгущённым азотом и ананасной эссенцией. Наверху, над текстом, так и было указано — фантастика, со знаком вопроса в конце слова. Одоевский желал сохранить инкогнито, отчего автор указывался как Рюрирович.

За фантастикой расположилось несколько пустых страниц, не считая надпись сверху «Как нам обустроить Россию». Зачем сие — не пояснялось. Пушкин протестовал, но вяло.

Следующим шёл «Дубровский», возвращающий читателя от хрустального града МоскваПитера к менее приглядной действительности.

За «Дубровским» был блок кроссвордов, часть которых составил Пушкин по советам управляющего, за кроссвордами — анекдоты. Здесь уже Степану пришлось признать правоту Пушкина и удалить те из них, за которые, по мнению поэта, «нас убьют, но это ладно, а вот журнал закроют — жалко». После анекдотов читателя ожидали три статьи о недавних пожарах, из которых становилось ясно, насколько бодрый русский дух в минуты опасности превосходит вялый европейский, и статья о чудовищной смертности среди девушек высшего общества по причине людской безответственности.

В заключительной части журнал представлял на суд читателя первые главы детектива и романа-триллера о румынском вампире под шапкой «Новые жанры». Выпуск получился пухлым, приятно пахнущим типографской краской.

Заминка вышла с обложкой.

— Нет, Степан, нет, — морщился Пушкин, — это негодно. Пошло и наивно. Ребячество. Идея хороша, но выглядит дурно.

— Да что не так, Александр Сергеевич? — не понимал Степан, который желал видеть на обложке Геракла, отсекающего головы Лернейской гидре.

— Тебе недостаёт вкуса.

— Ну, извините, — заворчал мужик, — мы в лицеях не обучались. Но, может, тогда изобразить Прометея?

— Каким же образом?

— Самым простым. Прикован к скале, орёл клюёт ему печень. Но орёл двуглавый!

— После такого как бы нам в путь до Нерчинска не махнуть.

— Да отчего же?!

— Прометей