Исповедь моего сердца - Джойс Кэрол Оутс

Все трое — господа Геймид, Лихтман и Брэмиер — были крепкими джентльменами средних лет с бачками (Геймид), поблескивающим пенсне (Лихтман) или тонкой полоской усиков (Брэмиер); одевались они как типичные банкиры с Уолл-стрит — в традиционные костюмы-тройки, хотя Брэмиер иногда позволял себе розовую гвоздику в петлице, а Лихтман — сдержанный аскотский шелковый галстук. Один носил на мизинце кольцо-печатку с гербом Дома Бонапартов; другой — золотой брегет; один официально покашливал, прочищая горло; другой имел адвокатскую привычку угрюмо повторять каждую фразу, словно для стенографистки. Все трое были безоговорочно преданны — безотносительно к своим гонорарам — Обществу (тайному) по восстановлению наследия Э. Огюста Наполеона Бонапарта и рекламациям.

Склонные проявлять, пожалуй, чрезмерную пунктуальность в вопросах, касающихся таких вещей, как свидетельства о рождении, генеалогия, юридическая документация, акты, удостоверяющие владение собственностью, страховые полисы, сберегательные счета и тому подобное, эти три адвоката время от времени не могли скрыть своих личных симпатий… и хотя переговоры, связанные с деятельностью Общества, держались в строгом секрете, поскольку со временем предприятие обещало наследникам Огюста Бонапарта получение значительных денежных сумм (кому — сотни тысяч долларов, а кому и целый миллион), тем не менее мистер Лихтман не всегда мог удержаться, чтобы не сообщить клиенту о тех или иных незаконных действиях, предпринимаемых некими его — не будем называть имен — родственниками с целью увеличения своей доли в наследстве; а мистер Геймид, хоть и был исключительно сдержан и имел приводящие в замешательство «чисто английские» манеры, мог порой расплыться в восторженной улыбке в ответ на какую-нибудь очень уж проницательную догадку клиента.

Добродушный мистер Брэмиер никогда никому не давал напрасных обещаний, поскольку считал, что лучше посеять в душе клиента разумное сомнение, чем вселить в него необоснованную надежду на то, что дело будет завершено в скором времени. Уполномоченный точно передать слова президента, мистер Брэмиер сообщил небольшому собранию клиентов, что с юридической точки зрения требования Общества не имеют прецедента в истории тяжб о наследстве.

— Но мы не остановимся до тех пор, пока законные наследники Наполеона Бонапарта не будут восстановлены в своих правах и сотни миллионов франков — то есть долларов — не будут честно разделены между его потомками: не из грубой корысти, а по требованиям чести. «И я о чести буду говорить»[15], как сказано у великого Барда, — процитировал Брэмиер, поглаживая усики и пристально вглядываясь в лица слушателей. — Должен конфиденциально заметить, что нынешние французы не менее лицемерны, чем они были в 1821 году, когда агентами как «законного» сына, так и Луи Наполеона было предпринято столько усилий, чтобы убить инфанта Огюста; едва ли для кого-то является секретом, что их цивилизация в прошлом веке подверглась глубокому разложению… очистить от которого ее может, боюсь, только война, и на сей раз — катастрофическая. В этом деле на кон поставлена их галльская гордость и честь, но в еще большей степени — их знаменитая галльская скаредность, ибо для государственной казны будет сущим разорением, если у них отнимут более двухсот миллионов долларов… тем более если эти деньги перейдут к гражданам Северной Америки, которых они, как вы знаете, считают варварами. Трудность состоит в том, что наше собственное правительство под руководством нечестивой коалиции демократов и республиканцев, безусловно, помогает французскому правительству замять это дело, потому что некоторые высокопоставленные политики, безусловно, получают за свои старания «гонорары». Наше Общество, джентльмены, уже подвергается травле, получает угрозы и во время сенатских слушаний было осуждено как «не способствующее развитию франко-американских отношений»! (На эти слова маленькая аудитория ответила взрывом удивления и негодования: получалось, что дело гораздо сложнее, чем кто-либо мог предположить.) Вот почему, — сурово продолжил Брэмиер, — необходимо держать нашу деятельность в строжайшей тайне, мы все должны поклясться в этом; мы должны неустанно бороться за признание Огюста и его многочисленных потомков законными наследниками; и мы должны стоять до последнего в своем желании довести эту тяжбу до конца. И хотя сейчас это дело кажется весьма дорогостоящим, только представьте себе, как вы будете вознаграждены: честь Огюста будет восстановлена после стольких лет унижения, и все его живые наследники станут богатыми людьми.

Исторические факты таковы: великий Наполеон Бонапарт, сосланный на остров Св. Елены после поражения при Ватерлоо, в последний год своей жизни стал отцом незаконнорожденного сына от женщины (благородного происхождения, как предполагается, хотя и неизвестной национальности), которая была намного моложе его; хотя их роман и последующее рождение сына держались в строгом секрете, известно, что осенью 1821 года ребенок был крещен в католической церкви и наречен Эманюэлем Огюстом, а поскольку его мать не без оснований опасалась за его жизнь, после смерти отца ребенка сразу же тайно перевезли в одну из средиземноморских стран. (По слухам, последняя inamorata[16]императора была непревзойденно красивой девушкой, едва достигшей шестнадцатилетнего возраста, в ней перемешалось множество кровей — испанская, греческая, марокканская.) В так называемой ссылке мальчик вырос, стал зрелым мужчиной, отдающим себе полный отчет в том, чей он сын, однако смирившимся с участью бастарда. В возрасте двадцати одного года он рискнул отправиться в Париж под вымышленным именем и там узнал, что Наполеон не обошел его в своем завещании и весьма недурно обеспечил, но, если он будет настаивать на вступлении в права наследства, его ждет смерть. (Потому что к тому времени вся Франция объединилась под суровым правлением Наполеона III, племянника покойного императора.) Будучи юношей весьма хладнокровным и отнюдь не алчным, Эманюэль Огюст решил забыть о своем происхождении и попытал счастья в Германии (1844–1852) и Англии (1852–1879), где и умер в лондонском предместье, известный соседям и знакомым как Э. Огюст Армстронг, глубоко уважаемый джентльмен, занимавшийся импортом хлопка. После его смерти стало известно, что, покинув Францию, он вынужденно жил под множеством псевдонимов, среди которых были такие, например, как Шнайдер, Шаффер, Райхард, Пейдж, Осгуд, Браун и, разумеется, Армстронг. Поэтому список его потомков и потомков его потомков весьма запутан.

После смерти Огюста в 1879 году он сам и история его таинственного происхождения были надолго забыты, а его наследство оставалось лежать нетронутым в подвалах Парижского банка. Насколько известно, исходная сумма равнялась сорока трем миллионам франков; по прошествии десятилетий благодаря инвестициям, процентам и тому подобному, а также благоразумному попечительству банковской администрации эта и без того огромная сумма постепенно увеличилась в десятки раз. Как долго состояние оставалось бы невостребованным, никому не ведомо, если бы в дело не вмешался господин по имени Франсуа Леон Клодель, американский гражданин французского происхождения, который сам был манхэттенским брокером и который, в 1909 году обнаружив свое кровное родство с Э. Огюстом Наполеоном Бонапартом, решил организовать Общество. Пожилой богатый человек, Клодель мог позволить себе нанять небольшую армию адвокатов, историков и специалистов в области генеалогии, чтобы выявить потомков Огюста по всему миру и возбудить процесс против Парижского банка в соответствии с международным правом. «Не ради одного лишь золота разворачиваем мы эту кампанию, — цитировали слова Клоделя, — но ради восстановления поруганной чести нашего предка Огюста. Мы, его прямые потомки, его наследники, обязаны заявить свои права на наследство во имя его памяти, иначе бесчестье падет на наши головы».