Хищная книга - Мариус Брилл

Дэйв, как и все на Втором этаже, вполне оправданно трепетал перед гигиеническими привычками «Пальчика» и терпеть не мог пользоваться телефоном после него.

Барри нарочно вытер палец о сеточку микрофона, прежде чем поднести трубку к уху и сказать:

— Алло!

* * *

С этого времени до обеденного перерыва Миранда ухитрилась направить всех своих покупательниц к прилавку парфюмерии, тогда как Мерсия всем советовала посмотреть замечательную демонстрацию гигиенических прокладок. Пока часовая стрелка доползла до единицы, Миранда столько раз повторила про себя рассказ о знакомстве с Фердинандом, что он уже звучал как анекдот, а она выходила полной победительницей над этим бедолагой-мужчиной, которому даже кофе не досталось. Мерсия же умирала от нетерпения рассказать Миранде о зоне стихийного бедствия под названием Флирт.

Когда Миранда уже убрала все свое оборудование, из лифта явилась жующая на ходу жвачку женщина, которая, лавируя между посетителями, несла огромный по сравнению с ней самой букет роз. Розы миновали «Уход за волосами» и направлялись прямиком к их прилавкам. Типичное явление, Мерсия получала цветы охапками. Еще один обреченный поклонник. Миранда уже знала, что это Флирт. Букет проплыл мимо «Маникюра», и Мерсия принялась утомленно расчищать для него место на прилавке. Но розы, поравнявшись с ней, не остановились. Остановились они перед Мирандой. Плюхнув букет на прилавок, цветочница произнесла:

— Миранда Браун, «Гигиенические прокладки», Второй этаж?

Не самый звучный титул, но Миранда вынуждена была признать, что речь идет о ней.

— Подпишитесь здесь, — сказала цветочница с громким чавканьем, протягивая квитанцию. Миранда подписалась, а она выхватила квитанцию и прошествовала к лифту. Миранда лишь с трудом могла поверить, что Флирт еще не утратил к ней интерес. Мерсия, тоже явно озаботившись такой возможностью, но стараясь никак этого не показывать, засуетилась. Миранда открыла маленький конверт: «Драгоценная Миранда, как я благодарен вам за чудесный вечер! Мне придется на время уехать, и я сойду с ума, если не увижу вас перед отъездом. Я на вокзале Виктории. На улице вас ждет такси. Не дайте мне умереть с горя. Моя жизнь в ваших руках. Сим-салабим. Ф.».

Испытанное Мирандой потрясение только усиливал ошеломляющий запах цветов. Она протянула записку Мерсии; та быстро прочла и подняла внимательный взгляд.

— Эф? — сказала она. — Флирт?

— Нет, — ответила Миранда. — Фердинанд. Я хотела рассказать тебе о нем и вчерашнем вечере, но… И что? Стоит мне?

Мерсия ей улыбнулась. Безнадежно, все та же траханная романтика.

— Ланч отменяется, — сказала она. Миранда не шелохнулась. — Иди, — приказала Мерсия, подталкивая ее. — Иди.

Миранда бросилась к лифту. На мгновенье обернулась к Мерсии:

— Спасибо. За все. Увидимся в два, ладно?

Ох, нет, подумал я.

Хотя Джон Донн написал: «Ни один человек не может быть как остров, сам по себе», существует гораздо больше свидетельств, что ни один человек не может быть как континент, как целое содружество.

Фактически, все мы выросли из того испуганного ребенка, чья мама куда-то ушла и оставила его одного в мире, полном сил, неизмеримо превосходящих все, над чем мы могли бы стать по-настоящему властны. Мы живем просто благодаря капризу температурного режима нашей планеты. Мы существуем в узких пределах отклонений Земли от ее орбиты, в крохотном спектральном диапазоне.

Мы балансируем на лезвии бритвы между газом и жидкостью, землей и воздухом; с нашим ранимым сознанием и нереально сложной физиологией мы ухитряемся жить где-то между отрицанием жизни и смертью, практически не имея никаких шансов. Ненадежность нашего существования настолько велика, что и рассчитывать тут нечего и не на что; вся известная жизнь существует лишь краткую долю мгновения по часам Вселенной. Все телескопы и антенны, посредством которых мы сканируем звездные просторы, не могут найти следов другой жизни. И никто — от прищурившихся астрономов до широко раскрывших глаза уфологов — никто не в силах вынести одной только мысли о том, что наше бренное существование есть просто вселенская аномалия, отклонение, маленький, практически невероятный дефект и что мы, в сущности, одиноки.

Но в лице наших доморощенных поп-звезд, кинозвезд и прочих звезд — в наших созвездиях знаменитостей — мы видим ту вселенную, которую можем объять, тот космос, который нам близок и понятен, отражение всех наших внутренних, вечных, всепоглощающих конфликтов. Наши звезды не оставляют стараний добиться успеха, повышенного внимания к своей особе, сколько бы миллионов поклонников их ни обожали, потому что страх суть основа любви. Любовь невозможно обрести в абсолютном смысле, это духовная, символическая цель, поэтому ее никогда не может быть достаточно. Как «завтра» и как «рай», то счастье, которое обещает любовь, всегда за пределами достижимого. Это одна из самых важных истин, которые мы должны усвоить, если хотим до конца понять, почему мы так зачарованы любовью, стремимся к ней или, по словам гаремного шансонье мистера Роберта Палмера, «подсели на любовь».

Глава шестая

КАК БЫЛИ УСТАНОВЛЕНЫ ЗАКОНЫ ЛЮБВИ

Законы подобны паутине, которая губит мелких мух, но не удержит ни ос, ни шершней.

Джонатан Свифт (1667–1745).

«Критическое эссе о способностях разума»

Как я говорил, когда ты мал, страх окружает тебя со всех сторон. Ты ребенок в мире взрослых, в мире необъяснимого. Точно так же детство нашей цивилизации проходило в тисках всеобъемлющего страха, ведь мышление и воображение у людей Средневековья были как у детей. Верховная власть принадлежала могущественным феодалам, а тайны необъяснимой, но не прощающей ошибок Природы были раскрыты лишь спустя несколько столетий. Смерть, мрак, адское пламя, проклятие, голод, холод, засухи, потопы, мор, чума, прокаженные, привидения, ведьмы, разбойники, пытки, войны, нехристи, бесы, каждый из семи кругов ада, Бог, первосвященники, короли, графы, маркграфы, князья, герцоги, бароны, лорды и, конечно, стучащиеся в дверь свидетели Иеговы — бояться нужно было всего и каждого.

Для средневекового европейца страх был не просто частью его жизни, он и был самой его жизнью. Именно феодализм породил и утвердил закон страха. Все и каждый подчинялись ему или несли наказание. Люди боялись гнева своего господина, а еще больше — Господа. Ведь похвалой было слово «богобоязненный», а не «боголюбящий». Это был грозный, гневный, мстительный Бог.

Рабов держала в узде не вдохновенная и, увы, призрачная надежда получить награду в загробной жизни, не упорное постоянное стремление в конце концов обрести блаженство и покой за золотыми вратами, там, на пушистых облаках рая. Нет, на тернистой и узкой стезе добродетели их удерживал лишь всеохватный и непреодолимый ужас перед геенной и вечными муками; а инспирировали его попахивающие серой церковники того времени.