Суворов - Андрей Богданов

«Предпобеждение» не просто злоумышленных действий неприятеля, а любых разрушительных следствий разбоя, бунта и войны, победа до того, как пролилась кровь, была венцом стратегии и высшей наградой добродетельному полководцу. Именно в ней заключалось истинное человеколюбие, которое проповедовал Суворов.

Самому ему нелегко было ладить с взбалмошным и жестоким крымским ханом. Шагин-Гирей то стремительно вводил чуждые Крыму западные обычаи, то по старинке рубил головы. То пил с Суворовым кофе и играл в шахматы, то «изнурял гневливостью». Особенную злобу хана Александр Васильевич вызвал тайно подготовленным и блестяще выполненным выводом из Крыма христиан: главного источника обогащений крымско-татарской знати.

Спасенные — без единого выстрела — от векового рабства греки и армяне получили возможность строить свободные от грабительских даней города: Мариуполь, Мелитополь, Нахичевань на Дону. Суворов не просто вывел их из Крыма, но постоянно тревожил начальство просьбами «упрочить благосостояние немалого числа сограждан России, в сих народах замыкающегося, человеколюбивым и снисходительным о них призрением». Лаской хана пришлось пожертвовать. «Памятозлобие Шагин-Гирей-хана… в окаменелость его углублено, — заключил Суворов, — но дела здешнего полуострова в наилучшем состоянии». Угрозу создавала только Османская империя, неутомимо интриговавшая на Кавказе и упорно державшая в Крыму десант.

Десант Суворов ликвидировал, несмотря на то что оружия ему было применять не велено! «Стамбульцы, — писал Суворов Румянцеву, — на Крымском берегу выгрузятся, укрепятся, выгружения умножат, сравнятся российским (войскам по численности), зазаконодательствуют в земле; моих оказательств, внушений, угроз с протестами правительства не внимут, но, наидружественно втесняясь, внедрятся вглубь земли». «Вооруженная рука то зло одна превозможет», — но турки сделают все, чтобы представить русских нарушителями мира: «Суворов — агрессор!» (Д II. 44). Как это знакомо…

Суворов даже не просил у Румянцева разрешения на применение вооруженных сил. Командующий на юге не мог бы его дать. Екатерина Великая полагала, что следует всеми силами сохранять с Оттоманской Портой столь дорого доставшийся России мир. Александр Васильевич оружия и не применил. Хотя, как мы помним, еще до его прибытия в Крым 14 боевых кораблей флота Османской империи с десантом обосновались не где-нибудь, а в Ахтиарской бухте. Это не что иное, как Инкерманская гавань, на берегах которой вырос вскоре славный Севастополь.

Турки, по договоренности с русскими, сходили на берег мелкими группами, но Суворову трудно было защитить от обид местное население: нельзя же было приставить к каждому турку по солдату. Когда в Черное море вошли еще три мощные турецкие эскадры, начальник Ахтиарской флотилии Гаджи-Магмет-ага вконец обнаглел. Его янычары стреляли в русский патруль и убили казака (Д II. 47). На протест Суворова были присланы уверения в дружбе, но убийцы не были наказаны.

Проснувшись утром, Гаджи-Магмет увидал с обеих сторон узкой горловины Ахтиарской гавани следы скрытной ночной работы. Как Суворов рапортовал Румянцеву: «По 3 батальона дружественно расположились с обеих сторон Инкерманской (Ахтиарской) гавани с приличной артиллерией и конницей, и при резервах вступили в работу набережных укреплений» (Д II. 48).

Опытный флотоводец Гаджи-Магмет легко узнал основу для мощных береговых батарей. Ага не был знаком с искусством, с которым применял артиллерию Суворов, но точность и мощь русских пушек знал очень хорошо. Ага немедленно запросил о причинах строительства — и получил от Суворова любезнейшие уверения в дружбе. «Итак, мой приятель, — писал Александр Васильевич, — из этого ясно можете видеть мою искреннюю откровенность, и что сомнение ваше исходит из действий вашей внутренности» (Д II. 49).

«Какая дружба, — подумал Гаджи-Магмет, — когда мы русским явные неприятели?!»

— Свистать всех наверх! Паруса ставить!

— Но, ага, нет ветра…

— Шлюпки на воду! Сигнал флотилии: «Выходить в море на веслах».

Простояв две недели на внешнем рейде без возможности сойти на берег (Д II. 54) и получая от Суворова все более ласковые послания, турки убедились, что русские вынашивают самые коварные планы. «Я, с моей стороны, — уверял Суворов, — ни малейшего к тому подобия не нахожу!»

Фрегаты Гаджи-Магмета бесславно ушли в Синоп (Д II. 51, 57). «За вытеснение турецкого флота из Ахтиарской гавани» императрица пожаловала Суворову золотую табакерку с бриллиантами. Но к берегам Крыма уже шла целая армада в 170 боевых кораблей и транспортов с десантом. Во главе похода стояли командующие военным флотом и сухопутными войсками Турции. По силам и средствам эта объявленная мирной операция «втеснения» турок в Крым была равна полномасштабной войне. Блокировав побережье полуострова, турки запретили выход русских кораблей в море.

Флот России был еще слаб. Берега Черного моря защищала небольшая, хотя и боевитая Азовская флотилия капитан-бригадира А.И. Круза, о которой Александр Васильевич очень заботился. Но на берегу был Суворов. «В рассуждении странной претензии, тщеславных угроз и неприязненного злословия, — строго написал он турецким главнокомандующим, — …я не позволяю себе верить, чтоб Блистательной Порты (правительства Турции) флот мог быть когда-либо у крымских и до области татарской всех принадлежащих берегов. Особенно в нынешнее время, когда Крым пользуется совершенным спокойствием и когда Блистательная Порта неоднократно утверждала, что в татарские дела не вмешивается, предоставляя все в нем на собственную волю сего народа, как независимого!» Имея долг «защитить вольность и независимость этих народов», Суворов одновременно защищал и свободу русского мореплавания. «Поскольку прибытие турецкой армады имеет явный вид неприязни… право я имею встретить, при Божьей помощи, сильной рукою» — незваных гостей (Д II. 65).

Турки предпочли не искушать судьбу и… ушли в Стамбул. Суворов гордился тем, что отразил нашествие без кровопролития, «больше изнурением одним, по образу Гаджи-Магмета» (Д II. 81). Но армада, усилившись «до 170 больших и малых судов», вскоре вернулась, и те же военачальники стали всерьез искать место для высадки десанта. Письма Суворову они, наоборот, писали ласковые, желая «втесниться» в Крым под разными хитрыми предлогами.

Однако солидные, поставленные в стратегически важных местах суворовские укрепления, отлично налаженная связь и молниеносный маневр войсками заставляли турок всюду натыкаться на прочную оборону. От шпионов они знали, что войск у русских немного. А куда ни сунутся — везде стоят пушки и блестят штыки! Адмирал-паша ведал славу русских пушкарей и опасался за свои корабли. Генерала-пашу не радовала мысль о десанте на суворовские штыки. Оба просили разрешения сойти на берег — только набрать пресной воды и «для прогулки». Положение на переполненных десантом кораблях было ужасным. Страдали даже моряки, а непривычные к морю сухопутные воины, набитые на корабли, как сельди в бочку, просто умирали.

В Турции чума, отвечал Суворов, «во охранение от той при-вредной заразы учрежденный карантин не позволяет отнюдь ни под каким предлогом спустить на берег ни одного человека из ваших кораблей!» (Д II. 89; П. 80). В отчаянии турки двинулись к берегу, но в виду русских войск повернули вспять. На перегруженных десантом кораблях свирепствовали болезни; началась эпидемия. Семь вымпелов, включая 80-пушечный флагман, туркам пришлось от заразы сжечь. Уцелевшие убрались в Синоп, оставив надежду «втесниться» в Крым (Д II. 114). «Надув паруса, отплыли в открытое море из виду вон», — написал Суворов (Д II. 88). «Более около здешних берегов турецких судов совсем не видно… Да и внутреннего замешательства не примечается и по всем обстоятельствам быть не может».