Час возвращения - Андрей Дмитриевич Блинов

глазами, сказал, что Йошка рано овдовел, второй раз не женился, а все сердце отдал дочке. Красивая была, умная, замуж не хотела, а от женихов отбоя не было. Жили на виду села, ничего такого за ними не замечалось. Да, вино у них было отменное, это правда.

— Как видишь, все просто было в их скромной жизни, — сказала Ленке, когда они шли к машине, стоящей у виллы. — Просто и ясно. Растили виноград, делали вино. А Эва была красива? Действительно?

— Я ни разу не разглядел ее лица. А потом она перестала меня навещать.

— Почему?

— Отец сказал, что немцы бросаются помогать ей, когда она спускается в погреб. Наперебой, чтобы нести вино.

Они помолчали, думая о храбрых отце и дочери.

Сели в машину.

— Есть у меня тут еще одно родное местечко. Тихань…

— Твой второй, после погреба, госпиталь, Мансур? Помню, ты мне что-то говорил…

— Да, госпиталь…

Они приехали на полуостров Тихань, с прибрежного шоссе свернули к серединной впадине, где небольшое внутреннее озеро с вызывающей высоты поглядывало в небо, будто недовольное око Балатона. На склоне котловины, у подножия аббатства с массивной двухколокольной церковью, и разбросалось село Тихань, название которого звучит со славянской мягкостью и лаской. Короткие улочки по крутому склону. В поэтическом беспорядке лепятся к горе дома и домики. Может, эта неповторимая красота здешних селений, гор, лесов и сделала чудо: в короткое время поставила Сергея на ноги? А в самом начале жесткие неласковые руки Эвы? Или вино дядюшки Йошки, которое было ему бальзамом — и на душу, и на рану?

Они обедали в крошечной, старинной постройки корчме, похожей на пещеру. Ленке рассчитывала к вечеру вернуться в Будапешт, поспеть в Народный парк, «поболеть» за успехи в велогонке своего мужа Пала. Но Мансуров, до сих пор стеснявшийся заговорить о странной догадке матери, вдруг решился и выложил все.

— Я и сам знаю, что это какой-то непонятный всплеск сознания, потрясенного, изувеченного войной, — сказал он с виноватостью в голосе, — но как вспомню того мальчика — он приносил нам вино и с таким интересом вслушивался в наш разговор, — так невольно содрогаюсь непонятным волнением. Может, и я заразился маминой поисковостью? Но поверь, война разрушила тысячи и тысячи наших семей.

— Ты все понимаешь сам, Мансур, это хорошо. Я буду относиться к тебе как к здравомыслящему, — сказала Ленке. — Вот видишь, — договорила она после короткого молчания, — у тебя с каждым разом появляются новые родные места. Вообще-то я тебя собиралась свозить в Бадачонь, но не думала, что мы задержимся в Тихани. Ладно, махнем. А в Баконь — не успеем.

Шофер помялся, у него, видно, тоже были какие-то свои планы, но сказал, что надо заправиться, и они поехали на бензоколонку. Сергей чувствовал всю нелепость своего желания и едва не отказался, но как вспомнил, что мать десять лет ждала этого случая, вела переписку с кем-то из венгров, и прикусил язык.

Прозрачно-чистый воздух стоял над озером. Ни облачка в небе. Лишь справа над лесистой Баконьской горной грядой густо синела туча. Один раненый танкист, попавший в Тиханьский госпиталь, где лежал Сергей, всякий раз делался невменяемым, вспоминая, какие жестокие были тут бои.

Полуостров Бадачонь тупым зубом уходил в озеро. Круглая гора, древний вулкан, огромным колоколом выходила из воды.

— Вот то место, — сказала Ленке, когда шофер притормозил и машина стала на каменистой обочине дороги. Они вышли. Местность Сергей не узнал. Справа от дороги, под склоном горы, тянулся ряд каменных домиков, их называли виллами, как в старую пору дачные дома богачей. Весело, празднично белели они среди темной зелени виноградников. Тогда же, когда Мансуров был здесь впервые, тут дымился рано вытаявший склон, усыпанный мелкими камешками. А где дом дядюшки Фери, серый и длинный, как сарай, сложенный из природных камней?

Сергей в недоумении пожал плечами. Ленке пошла по узкой асфальтовой дорожке. Солнце клонилось к закату. Балатон размашисто покоился меж берегов, голубой как небо. Ленке хмурилась. Она сама была не очень убеждена в том, что именно здесь были они в прошлый раз.

— Ленке, как ты думаешь: мы кого-нибудь встретим?

— Мансур, ты от волнения не иначе потерял представление о реальности… Десять лет! У нас ведь кое-что произошло. Теперь тут винодельческий госхоз. Земли у дядюшки Фери — увы! — должно быть, нет. И работников нет. Они или учатся, или трудятся в другом месте. Может быть, служат в армии.

— Извини, снова ты права. Да, я потерял ощущение времени. Мне-то показалось, что я не раньше чем вчера гостил здесь, и был тут Иштван Немешкери. Материнское сердце может ошибиться?

— Если оно слишком чего-то желает, то может. Или очень устало и ждет развязки, все равно какой.

Он смотрел в ее голубовато-серые крупные глаза, замечая, как не сразу, а постепенно в них что-то проявлялось, яснея и меняя их выражение. Вначале в них погасла усмешка. Но не успело проявиться недоумение, как их захватило удивление.

— И ты поверил?

— Со мной неожиданно что-то случилось…

— Карточка с тобой?

— Да.

Она взглянула на снимок, который когда-то сделал для них шофер Симич.

— Нет, вы непохожи. Да и как он сюда мог попасть, скажи на милость? Не обижайся, но ты излишне увлекаешься. Где тут логика?

— Ты знаешь, мне иногда хочется забыть о всякой логике, кроме одной…

— Женской, что ли?.. Ну ладно, пошли. Угостимся домашним Кекнелю. Где ты его еще попробуешь?

— Голубой стебелек! Моей маме это вино очень нравится.

Одна за другой оставались позади виллы, новенькие, с молоточка, похожие и непохожие друг на друга. Ленка проходила мимо них, не обращая внимания.

— Что мы ищем?

— А ничего. Просто я хочу кого-нибудь встретить, но все будто сквозь землю провалились. А чувствуешь, как пахнет мокрая земля? Хозяева пришли с работы, полили свой виноградник и сейчас ужинают.

— Зайдем сюда, — сказал он, оглядывая виллу, увитую виноградом. — Это и есть Кекнелю?

— Нет, по-моему. Кекнелю где-нибудь позади дома, а это так называемые «цыганские глазки». Специально для пробегающих мальчишек, которые непременно захотят полакомиться. — Она вошла в калитку и скоро вернулась: — Порядок! Хозяева дома. Он из-за Дуная, голубоглазый и белокурый, а она смуглянка из города Печ. Знаю я этих смуглянок. Горячие и ревнивые…

И вот они сидят на открытой веранде с перилами, увитыми «цыганскими глазками», за маленьким столом. Вскоре вошел хозяин, его звали Янош Кукучка, и, поглядывая то на Сергея, то на Ленке, словно хотел что-то сказать им, но стеснялся, поставил на стол глиняный кувшин.

— Сколько же лет сорту винограда Кекнелю? — спросила Ленке.

— Кто знает! — отозвался Янош. —