Кража - Питер Кэри

— Оставь. Он уже ничем нам не навредит.

— Уже навредил, засранец!

И все же она прижималась ко мне, моя милашка, прятала голову в ямке между моим плечом и шеей, горячей киской терлась о мое бедро, я слышал, как она обнюхивает мою ключицу, вдыхает запах моей кожи, и ее маленькое легкое тело как нельзя лучше совпадало с моей мясницкой тушей.

— Только не разлюби меня! — просила она.

Я задул алтарные свечи и гладил ее шею, пока она не уснула. Дыханье ее отдавало зубной пастой, и воздух был дымный, восковой, как после вечери, давным-давно, когда-то летом.

В «Центральном магазине Нью-Йорка» на Третьей авеню имеется огромный склад позади, нечто вроде лавки старьевщика со всевозможными кистями и красками. Там-то я и наткнулся на музейный экспонат, двадцать три коробки с образчиками краски «Магна» тридцатипятилетней давности. Если вы слышали про «Магну», так это потому, что ее пользовали Моррис Луис, и Франкенталер, и Кеннет Ноланд тоже, как мне припоминается.

«Магну» изобрел Сэм Голден, великий химик, партнер Леонарда Бокура, знаменитого пропагандиста. С 1946 года, когда «Магну» начали производить, Бокур рассылал эти коробочки с образцами по всему миру. Попробуй, Моррис Луис. И ты попробуй, Пикассо. Отведайте, Лейбовиц и Сидни Нолан.[98]В одну коробку клал пригоршню зеленых, в другую — желтых, довольно пестрая смесь в каждом наборе. Несколько затрудняло мою задачу, но, когда я наконец поднялся с пыльного пола «Центрального магазина Нью-Йорка», у меня имелось тринадцать коробок, содержавших, в совокупности, необходимую для моего замысла палитру.

Если вы — художник, вы уже разгадали загадку. Вам известно, что «Магна» стала настоящим прорывом — акриловые краски, которые смешивались с маслом, а результат выглядел как масло, а не «Дьюлакс».

Допустим, я нарисую картину Доминик «Магной». Реставратор, осмотрев поверхность и принимая во внимание дату, с уверенностью решит, что это масло, и, следовательно, пустит в ход растворитель вроде уайт-спирита, совершенно безопасный для масла. Ха-ха. Только представьте себе. Маленький хомячок, нюх-нюх, трюх-трюх, осторожненько, маленькая губка, капелька растворителя, и — господи боже: краски так и текут.

Красный флаг, как говорят эксперты.

Это же вовсе не масло! Нюх-нюх.

Иисусе Христе, Элоиза, это же «Магна». И снова Красный Флаг: «Магна» появилась лишь через четыре года после проставленной на картине даты.

Тут уж мы привлечем ее внимание. Она помнит, что Бруссар была женой Лейбовица. И если подумать, название не очень-то соответствует налепленным Бруссар пирогам из грязи.

Все это мелочи, но в совокупности должно сработать. Если б мы могли подманить пугливого зверька еще ближе, если б заставить ее тереть и тереть уайт-спиритом, пока не сойдет вся «Магна» и не явятся великолепные краски под ней! Но это же реставратор. Для нее это немыслимо.

На Мерсер-стрит я вернулся преисполненный оптимизма, с двумя большими пластиковыми пакетами, а в них — мои тринадцать коробок антикварной «Магны». Я вывалил их на рабочий стол, предъявил моей возлюбленной. Вот я какой, блядь, гений, какой ужасный преступник. Крышки пришлось откручивать пассатижами, но содержимое всех тюбиков осталось свежим, как в день упаковки.

Казалось бы, уж этого достаточно, чтобы Марлена забыла про droit morale, но нет. Понятное дело, я и сам разводился, это нелегко. Я думал, состоится ее развод и отойдет в прошлое, как все разводы. Переживет, может, еще поворчит сколько-то насчет droit morale, как я возмущаюсь алиментными шлюхами, но к тому времени мы одержим в Нью-Йорке весьма убедительную, хотя и строго тайную победу. Никто ничего не узнает. Зачем нам, чтобы знали?

Ровно четыре часа понадобилось, чтобы нарисовать картину Броссар, и то я проявил больше усердия, чем сама Доминик. «Магна» сохнет быстро, и вскоре я обрызгал готовую работу сахарной водой и оставил на крыше собирать нью-йоркскую пыль.

Кто-нибудь скажет: «Ах ты умница»?

Никто. И плевать. Я подвесил холст над кипящими сосисками Хью, и они внесли свою лепту жира, после чего я небрежно протер поверхность грязной губкой.

Хью, разумеется, присутствовал при этом, но почти не высовывал носа из «Волшебного пудинга», найденного Марленой в «Стрэнде».

Ночью я поставил замаранную картину возле кровати и зажег четыре алтарные свечи, с удовлетворением наблюдая, как поверх жира наслаивается копоть. Да уж, этой картине понадобится основательная чистка.

Лежа на боку, с Марленой за спиной, я порой думал и о деньгах. С большим удовольствием.

«Это Броссар, лапонька, — скажет Милт Гессе Джейн Тредуэлл. — Знаю, что это ерунда, малыш, но кое-какую историческую ценность собой представляет и семья хочет привести ее в божеский вид». Что-нибудь в таком роде. «Не стоит лезть из кожи вон, — скажет старый дурак. — Им не требуется тонкая хирургическая операция».

Джейн Тредуэлл не сразу возьмется за картину, сперва ей надо спасти потрескавшегося Мондриана или какого-нибудь Кифера[99], одряхлевшего, как свиноферма в засуху. Она поручит Бруссар кому-нибудь в своей мастерской, своей маленькой помощнице, сантименты, почему бы не помочь старику Милту. Маленькая помощница начнет чистить, и тут Марлене срочно позвонит Милт.

Не просто старая картина. Когда сняли раму, обнаружили, что часть краски сошла на оборотную сторону рамы, и под ней — как это могло случиться — проступила более ранняя картина маслом. Что Марлена собирается делать, принимая во внимание биографию художника?

Марлена сразу не сможет принять решение, Милт позвонит Тредуэлл, Тредуэлл обратится к своему дружку Джейкобу из «Метрополитэна», они испробуют боковое освещение, инфракрасные лучи, рентген и в итоге доведут себя до истерики: «Электрический голем»!

— Миссис Лейбовиц, вы должны разрешить Джейн продолжить работу!

Тихо-тихо-осторожно, снимают «Магну», нюх-нюх, трух-трух. Помаленечку уайтспирита. Ой, так и течет.

Звоните в «Таймс», звоните в «Таймс». Звездный час Милта. «Я плакал, — пустится он вспоминать, — я плакал, как ребенок, когда Жак умер».

Что-то скверное было в моем упоении местью, замшелая деревенщина сквитается с городским цирюльником, прекрасная, я бы сказал, провинциальная, афера, словно в Бахус-Блате, ничего публичного, но более чем удовлетворительная для посвященных. Замечательно, мистер Бойн, просто замечательно. Поздравляем вас и всех ваших.