Пятьдесят три письма моему любимому - Лейла Аттар

– Я никуда не уйду, – сказал он. – Я уже говорил тебе. Что бы ни было, мы встретим это вместе. Я знаю, ты сделала это, защищая меня, но я не позволю тебе от меня избавиться. Этого больше не будет, Шейда.

Он просунул руку мне под шею и положил мою голову себе на плечо. Ему не хотелось, чтобы я увидела его лицо. Не хотелось, чтобы я видела его боль.

Мы лежали на полу, не заботясь о том, что дверь не заперта, что кто угодно может войти и увидеть нас. Те, кто побывал в шторме, не думают о том, что их вынесло на берег нагими. Только о том, что сумели выжить.

27 сентября 2000 года

Наташа подоткнула подушку и устроилась в кровати рядом со мной.

– Звонила Марджана. Она сказала, что зайдет чуть попозже.

Так было с того момента, как я вернулась из больницы. Наташа ходила за мной, как тень, очевидно, пытаясь искупить иррациональное чувство вины за то, что у нее была грудь.

Заин бродил вокруг кровати, чувствуя себя исключенным из нашего женского круга.

– Залезай, – похлопала я по краю постели. Поднимать руку мне было все еще больно.

– Тебе больно? – Он устроился рядом.

– Уже гораздо лучше, – я улыбнулась его заботе. – Как дела в школе?

– Нормально, – пожал он плечами.

– Наташа, ты же присматриваешь за ним?

Она пожала плечами с тем же выражением лица.

Вошел Хафиз, неся поднос с тарелкой супа, крекерами, водой и лекарством.

– Вот хорошо. – Он поставил поднос на тумбочку у кровати и присел рядом с Заином. – Никто не хочет пойти посмотреть телевизор?

Хафиз улыбнулся мне поверх головы Заина. Такой семейный момент.

– Заин, пересядь на стул. Пусть мама поест. – Он переставил поднос мне на колени и поднес ложку к моему рту.

Прозвенел дверной звонок.

– Я открою. – Наташа соскочила с кровати.

– Я могу есть сама.

– Дай лучше я.

Он был как скала. Он помогал мне одеваться, причесывал меня, собирая мне волосы в хвост, назначал процедуры, возил детей в школу, готовил, убирал, стирал, разбирал стирку. А теперь вот приготовил мне суп.

Я не могла этого выносить. Мне хотелось кричать и плакать.

– Очень вкусно, – сказала я, забирая у него ложку и надеясь, что то, как я не принимаю его заботу, его непрошеное внимание, останется незамеченным. Я не хотела, чтобы он брал отпуск, не хотела, чтобы он заботился обо мне.

– Я позвонил твоей маме, – сказал он. – И она дала мне рецепт. Она хотела приехать к нам на несколько дней.

– Да не нужно. Я не хочу, чтобы она беспокоилась.

– Шейда, это же твоя мать. Она хочет тебе помочь.

В комнату вошла Наташа, ее лицо скрывалось за связкой разноцветных шаров.

– Новая доставка для мамы. – Она опустила их на скамейку в ногах кровати. – И снова без всякой записки.

Над кучей шаров возвышался один, в форме красного сердца.

– Теперь ты даже телевизор смотреть не сможешь, – сказал Хафиз.

– Нет, – ответила я. – Забери это. – Я выпила болеутоляющее и отодвинула поднос.

Когда я снова открыла глаза, в комнате было темно. Возле меня, не двигаясь, сидели рядом Хуссейн и Марджана. Оба выглядели так, словно предпочли бы не встречаться.

– Ну как ты? – спросил Хуссейн.

– Нормально, – ответила она. – А ты?

– Хорошо.

Оба помолчали.

Потом Хуссейн, кашлянув, спросил:

– А сама как? Ну в смысле… жизни? – В его голосе прозвучала былая нежность.

Марджана встала и отошла к окну.

– Хуссейн, что со мной было не так? Почему ты бросил меня? – спросила она.

– Ничего, – вздохнул мой брат. – Дело во мне. Все случилось так… легко. Наши родители все решили, мы несколько раз встретились, и потом все стали строить планы насчет нас. У меня не было шансов завоевать тебя.

Марджана кивнула, продолжая смотреть в окно.

– Мне так жаль, что я не знаю, была это девочка или мальчик. Когда я хочу оплакивать его, у него нет лица, просто бесформенная плоть, которой могло бы в этом году исполниться двадцать два.

Хуссейн подошел к ней и обнял ее. Она прислонилась к нему, словно наконец отпустила, наконец могла позволить мужчине, который предал ее, утешить себя.

– Прости меня, Марджи!

Кажется, они оба плакали. Все это было настолько личным, что я притворилась, будто еще сплю.

– Не ставь на себе крест из-за того, что я сделал, – сказал Хуссейн.

– Какое-то время так и было, – ответила она. – Но потом я встретила кого-то, кто показал мне, что существуют мужчины, которые всегда остаются со своей семьей.

– Я рад, – сказал Хуссейн. – Это серьезно?

– Он ничего не знает.

– Ты ему не сказала?

– Нет, – ответила она. – Похоже, мне нравятся только недоступные мужчины.

Когда в комнату зашел Хафиз с двумя чашками чая, она напряглась.

– Спасибо, Хафиз, – сказал Хуссейн, выпив чай. – Прости, мне надо идти. Ты скажешь Шейде, что я заходил?

– Конечно, – ответил Хафиз.

– Пока, Марджи.

– Пока, Хуссейн. – Она держала чашку, так и не притронувшись к чаю. – Они удалили все? – спросила она Хафиза.

– Опухоль была в правой груди, но, учитывая семейную историю, лучшим вариантом сочли двойную мастэктомию.

Марджана уставилась на свои руки. Каждая женщина может представить себе такое на несколько ужасных секунд.

– Хорошая новость, что лимфоузлы оказались не затронуты. И все тесты чистые.

Марджана продолжала смотреть на свои пальцы.

– Эй, – сказала я.

Она подняла глаза.

– Привет, Шейда. Как ты себя чувствуешь?

– Гораздо лучше. Надеюсь, я не оставила тебе завала на работе. Не могу передать, как я тебе благодарна, что ты со всем там справляешься.

– Да если бы не ты, я бы до сих пор сидела на кассе. – Она сжала мне руку. – Все шлют тебе лучшие пожелания. Боб сказал, что тоже зайдет. Может быть, завтра.

Она посидела еще немного.

– Если я могу чем-то помочь, только скажи, – сказала она Хафизу у двери.

– Пора принимать лекарство, – сказал Хафиз, проводив ее.

– Уже? Я от них такая сонная.

– Тебе надо отдыхать.

Когда я выпила таблетки, зазвонил мой телефон. Хафиз ответил. На какой-то момент я запаниковала.