Формула Бога - Жозе Родригеш Душ Сантуш

Студент в очках поднял руку.

— Вселенная движется к Великому оледенению.

Профессор победно взмахнул руками и улыбнулся:

— Совершенно верно!

У выхода из аудитории образовалась бурливая запруда из спешивших на перемену студентов. Томаш Норонья спустился с амфитеатра и неподвижно, подобно охраняющему плотину часовому, стоял неподалеку от двери, наблюдая, как этот шумный поток выплескивается наружу. Луиш Роша между тем отвечал на вопросы подошедших к нему молодых людей. Это продолжалось несколько минут. Затем, собрав со стола бумаги, профессор астрофизики вышел в холл, сопровождаемый самым любознательным из слушателей. Историк двинулся за ними, и когда студент наконец попрощался с преподавателем, ускорил шаг и, догнав, обратился к профессору:

— Профессор Роша!

Астрофизик повернул голову, видимо, приняв незнакомца за еще одного заинтересовавшегося лекцией студента.

— Да!

Томаш протянул ему руку.

— Добрый день. Мое имя — Томаш Норонья, я профессор истории Нового Лиссабонского университета и сын профессора Мануэла Нороньи, который читает математику здесь, в Коимбре.

Луиш Роша взметнул брови:

— А! Как же, как же! Профессора Мануэла Норонью я очень хорошо знаю! — И пожал протянутую руку. — Как ваш батюшка?

— Проблемы со здоровьем. И как дальше пойдет — неизвестно.

Профессор астрофизики сокрушенно покачал головой.

— Что же это такое? Университет почти враз лишился двух своих лучших умов! Это… у меня слов нет, чтобы выразить, это… настоящая беда.

— Да, действительно… проблема.

— Беда, — повторил Луиш Роша.

Беседуя, они вышли на улицу, и физик, встрепенувшись, растерянно оглянулся по сторонам и даже, задрав голову, посмотрел на здание, откуда они только что вышли. Оно походило на больничное, если бы не огромные каменные статуи по углам, а также гиганская фотография оседлавшего велосипед Эйнштейна на фасадной стене.

— Извините, — пробормотал профессор Роша. — Какая оплошность! Я такой рассеянный.

Они вернулись обратно и поднялись на этаж, где располагались кабинеты профессорско-преподавательского состава. Войдя следом в небольшую рабочую комнату, где царил творческий беспорядок, Томаш сразу перешел к делу.

— Послушайте, профессор, я пришел к вам в связи с одной деликатной темой.

— Это имеет отношение к вашему отцу?

— Нет-нет, — поспешил заверить собеседника Томаш. — Это имеет отношение к вашему учителю.

— К моему учителю? — удивился Роша.

— Да, я имею в виду профессора Сизу.

— Он был для меня больше, чем учитель… Он был мне как второй отец, — опустив глаза, произнес физик. — До сих пор не могу поверить, что он вот так взял и исчез, не оставив следов.

— Именно о его исчезновении я и хотел поговорить.

Луиш Роша посмотрел на Томаша странным взглядом.

— Вы пытаетесь найти его?

— Да, следственные органы попросили меня оказать им содействие.

— К вам обратились из «Жудисиарии» или из «Пэ-Эсэ-Пэ»[21]?

— Не угадали.

На лице Луиша Роши отразилось недоумение.

— Откуда же?

— Видите ли… э-э-э… это… так сказать, из мировой полиции.

— Из Интерпола?

— Да, — слукавил Томаш. — Они обратились ко мне с просьбой помочь в расследовании этого дела.

— А почему им занимается Интерпол?

— Видимо, исчезновение профессора Сизы затрагивает международные интересы.

— Вот как? И о каких конкретно интересах идет речь?

— Боюсь, я не волен разглашать то, что мне известно.

Луиш Роша в задумчивости почесал подбородок.

— Но вы, кажется, представились профессором истории…

— Да, я историк.

— Почему же Интерпол счел целесообразным прибегнуть к вашим услугам?

— Я являюсь экспертом по криптоанализу, а они обнаружили зашифрованный текст, способный подсказать путь к местонахождению профессора Сизы.

— Что вы говорите?! — Сообщение глубоко взволновало Рошу. — Что же это за зашифрованный текст?

— Извините, сказать это я тоже не имею права. — Томаш чувствовал себя крайне некомфортно из-за того, что ему приходилось столь нагло врать, и потому решил разом покончить с неудобными вопросами. — Так я могу рассчитывать на вашу помощь или нет?

— Разумеется, да! — воскликнул физик. — Что вы хотите узнать?

— Какими исследованиями занимался профессор Сиза.

Луиш Роша выпрямился, вытянув шею, посмотрел в окно и глубоко вздохнул. Затем сел за рабочий стол, положил свои листки в папку, спрятал ее в выдвижной ящик, откинулся на спинку стула и пристально взглянул на Томаша.

— Вы не проголодались?

Поскольку основное обеденное время еще не наступило, ресторан гостиницы «Астория» был почти пуст. Через большие витражи салона, привнося радостные нотки в его роскошное великолепие, лился яркий, насыщенный теплом дневной свет. Особый шарм залу придавал деревянный пол, хранивший память о столь любимых в тридцатые годы минувшего века гала-ужинах с танцами. Коимбра жила деловито-размеренной жизнью города, расположенного всего в двух шагах от провинции.

Внутри гостиницы все дышало прошлым, и это было не удивительно. Построенная в нежно-розовом стиле «бель эпок», она сохраняла в своих стенах неповторимую атмосферу, переносившую в первую треть XX столетия. Томаш чувствовал себя здесь особенно уютно, испытывая профессиональную потребность погружаться в былое, вдыхать его ароматы.

В качестве основного блюда оба профессора заказали «магрэ» — утиное филе в медово-апельсиновой подливе. Томаш сначала хотел взять «шанфану», но потом передумал, поскольку это типично местное яство из козлятины оставляет ощущение тяжести в желудке.

— Ну, а теперь расскажите, профессор, — попросил он наконец, — какие исследования проводил профессор Сиза?

Луиш Роша взял ломтик хлеба и намазал на него весьма аппетитный на вид гусиный паштет.

— Мой дорогой профессор Норонья, — сказал он. — Уверен, вы помните, что написал Кант в предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума». — Физик намазал толстым слоем паштета второй ломтик хлеба. — Он пришел к выводу о существовании трех фундаментельных метафизических проблем, решить которые наука не в состоянии: Бога, свободы и бессмертия. По мнению Канта, ученые никогда не смогут доказать бытие Бога, определить, обладает ли человек свободной волей, а также со всей достоверностью узнать о том, что происходит после смерти. Данные вопросы, как полагал Кант, относятся к области не физики, а метафизики.